все-таки пошлет?
— Нет, Мелашка. Отец Демьян все сказал. Прощать не он нас, а мы его должны. А делать то, что не в наших силах, мы не станем. Иди с миром и молись за своего падшего Северина. Я умываю руки…
— Как Пилат Понтийский?
— А ты откуда это знаешь? — всполошился оскорбленный и удивленный князь.
— Пятнадцать лет каждую страстную пятницу слушаю это, из евангелия читает батюшка в церкви, и теперь понимаю, про кою там говорится… Да дайте хоть коня! Из воеводства, из рук этих… драгунов выпустите. Сама на Сечь подамся и сделаю, что смогу.
Воевода молчал. Он терзался внутренней борьбой между чувством и долгом… Приняв молчание князя за согласие, Мелашка шагнула к нему в порыве благодарности, но Острожский настороженно отступил и почти гневно ответил:
— Нет, и коня не дам… Единственную милость получишь — живую из замка выпущу, и то если никому не скажешь, зачем приходила.
Мелашка опять поникла. Вот-вот на колени упадет и полы княжьего жупана слезами обольет. Но не упала и не заплакала. Только сгорбилась и ушла, старательно и тихо прикрыв за собой дверь. Даже «прощайте» не сказала. Слышно было, как шла по соседней комнате, как присоединился кто-то к ней и проводил до выходных дверей.
Воевода внезапно вскочил с места, протянул обе руки к дверям и крикнул:
— Остановите ее!.. Отец Демьян, велите дать ей коня и охранную грамоту. Люди же мы и ответ перед богом вместе с ней держать будем!.. Пусть идет. Мы умрем, а они должны жить, и пусть какую хотят Украину себе создают… Чего ж вы? Я вам приказываю!..
Отец Демьян вскочил, на минуту задержался у дверей и вышел. Но в дверях соседней комнаты Острожский снова остановил попа:
— Постойте… Я вспомнил: «Бедняцким судом, — говорит, — осудим, и народ вас накажет на площади!..» А что делается на Брацлавщине, где он прошел! Убивают сольтисов, дозорцев… Своих старост в селе выбирают, займанщину не платят и свои земли засевают в первую очередь… Не нужно! Пусть идет, куда знает, а если… Украина! Бунтовщик… и за Украину воюет…
Острожский глубоко и тяжело вздохнул. Побежал обратно в комнату. У двери остановился.
— А может, велите, батюшка, дать ей коня. Грамот не нужно, а коня и пищу дайте… Уважают, говорит, и, уважая, прощают. Так, прощают… Господи, царю всевышний, подаждь ми силу… Это мое последнее слово, отец Демьян.
Отец Демьян покорно направился к выходу.
Перед ним раскрылись двери, и моложавый сотник драгунов Радзивилла, вежливо поклонившись, сказал:
— Пожалуйста, любезный пан духовник, передайте его мощи, пану воеводе, что гетман великого княжества литовского Криштоф Радзивилл казнил женщину из Дубно… Перед смертью эта хлопка городила что-то про отраву для пани Середзянки и про плату — за это от воеводы…
В открытых дверях насупротив стоял побледневший князь. Старческое лицо еще больше покрылось морщинами и дрожало.
— Замолчите вы, пан сотник!..
Когда через час отец Демьян зашел в комнату, старый князь лежал в кровати. В княжеском, черного сафьяна кресле сидел-Криштоф Радзивилл и на полуслове прервал разговор с тестем.
— Дали ей коня и продовольствие, отче Демьян? — спросил Острожский.
— Каюсь, ваша мощь, не выполнил приказа. Задержался у вашей милости, а она ушла неизвестно по какой дороге…
Воевода пристально всматривался в своего духовника; все, что ему нужно было узнать, он прочитал по выражению глаз попа, по его окаменелому лицу. Поп ему солгал, как лгал себе, когда отказывал Мелашке в помощи. Воевода почувствовал глубокое удовлетворение. Его сердце спокойно и совесть чиста, и честь княжеская сохранена. Никто не обвинит воеводу в дружбе с бунтовщиками, и Украина не будет в претензии на равнодушие старика к ее судьбе…
Радзивилл нарушил глубокую задумчивость князя:
— Верно, речь идет о той хлопке? Ну, так мои драгуны потешатся этой смазливой девчонкой, если она без грамот и писем попытается выйти из замка.
— Хорошо, батюшка. Хорошо, что вы так поступили. Сгоряча хотел… добро сделать по просьбе хлопки. Однако… Да, можете идти, отче.
Окаменелое лицо духовника чуть-чуть шевельнулось. Склонилась голова в низком поклоне, — отец Демьян, отдав должное почтение обоим можновладцам, вышел. Его глаза могли бы сказать Радзивиллу о насмешке над ним. Ибо Мелашка, вновь переодетая в мужской костюм, на глазах у Демьяна выехала за город на испытанном в беге коне из воеводских конюшен. За пазуху положила короткое письмо, полученное от отца Демьяна за печатью воеводы Острожского: «.. к панам знатным земель и воеводств украинских поднепровских, чтобы не чинили вреда слуге верному воеводскому…»
«А может быть, и в самом деле не следовало выполнять этого приказа? Князей и в ступе не разберешь… — тревожно раздумывал поп, уже выйдя за двери воеводских покоев. — Э, да все равно не приведет господь грешной женщине в такую даль добраться, по-мужски сидя верхом на коне…»
И совесть и честь княжеского духовника тоже не были ущемлены этими действиями.
Круг старшин, собравшись на скорую руку, снова выбрал гетманом войска Григора Лободу. Шаулу отвезли в Переяслав и сдали на руки лекарю, пленному крымскому татарину Мурзе. Наливайко не было в кругу, — ему пришлось караулить на Днепре и портить Жолкевскому настроение, мешая его переправе с киевского на левый берег. Весть об избрании Лободы Наливайко принял спокойно, только поинтересовался мнением круга о дальнейших действиях войска.
Юрко Мазур сообщил ему:
— Лобода хочет защищать Днепр и договориться с Жолкевским…
— О чем договориться?
— О мире. Собственно, не о мире, потому что об этом и речи не было, а об увеличении реестра и о том, чтобы корона не строила крепостей на. Днепре.
— Не выйдет это. Корона будет строить крепости, потому что шляхта польская хочет прибрать к рукам нашу страну. Мы должны защищаться, защищать Украину от насилия. Нобилитация нескольких тысяч украинцев — это бесчестная взятка, которой польский пан хочет купить нас, ослепить нам глаза, а в нобилитованных казаках получить себе верных псов. Не будет этого! И Днепр караулить сейчас тоже не время, не будем.
— Однако, Северин… Гетман Лобода приказывает стоять и караулить.
"— А я прикажу идти па Низ или На… Путивль, к русским!..
Мазур и дивился, и любовался, глядя на Наливайко. Слова друга резали слух, тревожили казачью Душу:
— Так это… черная рада?
— Не черная, а кровью наших сердец окрашенная рада. Юрко! Что ты выторгуешь у этого бесноватого пса, у перебежчика Жолкевского, у злого янычара? И отчего это я обязан торговаться с насильником, с непрошеным захватчиком моих земель, моих вольностей, моей жизни? Он захочет ввести унию, а то и католичество на Украине,
