воевода спросил:
— Чья ты и как тебя звать?
— Меланжа, вельможный князь, а чья? Божьей должна бы быть, если милосердный в гневе своем не отрекся от меня, грешной…
— Мелашка? Народное украинское имя… Все мы божьи и… людские. Подойди, Мелашка, под благословение батюшки, если веруешь в бога нашего, православного.
— А как же, верую… Благословите, батюшка, болящую.
Несколько шагов сделала к попу, руки на груди сложили; словно в обе руки собралась взять то благословение. Голову набожно склонила и смиренно поцеловала обе руки у попа. Но в глазах ее поп Демьян прочитал не то затаенное отвращение, не то ненависть. А может быть, это болезнь оставила свою печать в глазах, холодную и язвительную.
— Так ты больна?
— Недавно оправилась, вельможный паночек. К вам по очень важному делу приехала… Помогите, вельможный. Будем век молиться за вашу душу.
Опустилась на колени. На коленях поползла к ногам воеводы, хваталась за них и умоляла. Воевода не препятствовал ей, выжидая. Когда девушка успокоилась, он встал со скамьи и отошел на середину комнаты.
— Не люблю слез… Говори, зачем пришла. Батюшка тоже будет слушать тебя, как на исповеди.
Сдерживая слезы, поднялась с колен, но голову держала низко свешенной на грудь.
— Я круглая сирота из-под Олики, что на Волыни. Дед мой рыбаком был и умер от рук пани Лашки.
— Постой, постой! Какой пани Лашки?
— А бог ее знает. Говорят, что она с паном Лободою повенчалась, а теперь в войсках пана гетмана Жолкевского находится, — верно, женой ему служит, прости господи!.. Но я удрала от нее, проклятой. Пожалуйста, не сердитесь, вельможный князь… Мой Северин Наливайко…
— Наливайко твой… Нареченной или кем ты приходишься этому… этому сот… бунтовщику, грабителю?
Мелашка подняла голову, выпрямилась. Полою утерла глаза и уставилась ими на князя, точно хотела насквозь пронизать его.
— Северин про вашу милость так не говорит, вельможный князь.
— Я князь и воевода.
— Вот то-то же…
— Если ты пришла за него просить, то заранее предупреждаю — ничего не выйдет. Его… дела…
— Он за край наш, за людей воюет, вельможный князь, а на войне не без убитого.
Острожский воззрился на Мелашку совсем другими, словно испуганными глазами. Из уст простой рыбачки он ожидал услышать что угодно: слова рабской покорности, нищенскую мольбу о помощи хлебом или деньгами, даже грубую брань. Но услышать от хлопки такое ясное понимание событий — этого он никак не ожидал. Одна ли она знает это со слов Наливайко или и другие крестьяне так рассуждают? Недаром же они присоединяются к мятежникам, грамоты панские уничтожают и свободы от короны польской добиваются. Теперь понятно, почему в селах, через которые проходил Наливайко, люди говорят с воеводой и его дозорцами совсем новым языком. Слова прежние, а звучат по-иному. Да уже и слова другие появляются там, где прошел Наливайко. И разве только слова?..
— Верно, на войне не без убитого. Да ты посиди, Мелашка, и… скажи, какой помощи просишь у воеводы. Я старик уже и за Украину воюю не мечом, а добрым словом.
— Об этом и говорил Северин, вспоминая вашу милость.:.
— Твой Северин обещал меня, старого князя, повесить на площади в Остроге. Об этом не говорил он со своей нареченной?.
— Ей-богу, об этом не говорил. Да об этом и говорить негоже, срамно. Гневитесь на него, не зная за что.
— Чего же ты хочешь от воеводы?
— Пусть ваша милость пошлет джуру на Низ, «в Сечь, уговорить запорожцев идти на спасение Наливайко с повстанцами.
— Ого, девушка! Да ты, вижу, ума лишилась от любви к своему Северину! Однако он… стоит того.
Не смейтесь надо мной, вельможный князь. Вам ничего не стоит послать человека. А спасете вы тысячи наших людей, и эти тысячи всю жизнь будут охранять вас от настоящих злодеев. Или так уж вы счастливы под короной польских панов? Не вы ли книжки, говорят, пишете про веру и грамоту нашего края? Не над вами ли насмехаются коронные гетманы польские? Ведь все это знает Северин и нам говорит, знают его люди. Они уважают вас и, уважая, прощают. Мне рассказали…
— Что она говорит?! — со страхом шептал старый воевода, и губы у него дрожали, как в лихорадке.
Оперся рукою о стол, подошел к Мелашке вдоль стола. Вдруг заметил отца Демьяна, про которого забыл в странном разговоре с этой девушкой. Махнул рукой, чтоб замолчала, чтоб не пересчитывала все его болезненные раны. Тихо обратился к попу:
— Скажите ей, батюшка. Нас и так считают сообщниками вашего брата Северина… Запорожцы сердятся за Пятку.
— А в Сечи пусть и не знают, что это вы человека к ним засылаете. Он может сказать, что послан от… людей Украины.
Теперь Мелашка уже не была похожа на несчастную и немощную женщину, которую драгуны могли убить или выгнать за город. Она стояла гордая сознанием, что действует во имя великого дела. Она уже не просила, а предлагала, как своему тайному союзнику…
Отец Демьян ерзал по скамье, не зная, встать ему для ответа или остаться сидеть. Наконец, полуприподнявшись, повернулся всем телом к Мелашке, хотя слова свои обращал не только к ней:
— Если с Низу прибудут запорожцы, то это уже не будет спасение одного человека. Они вступят в бой с гетманом и…
— Это ж и нужно, батюшка!
— Избави, господи, душу мою от меча вражьего…
Кому это нужно в наше время смуты в стране? Не время нам в бой с короною вступать. Взявший. меч от меча и погибнет, раба господня, и не нам в спор вступать, останавливая меч в руке польской державы.
— Северин считался братом вашим, батюшка, — задумчиво произнес воевода.
— Про это слышали вы, ваша мощь, из уст покорного духовника вашего три года тому назад. «Гнева божьего достойный раб…» — милостиво сказать Изволили вы тогда, ваша милость. Теперь, когда этот богоотступный брат секиру поднял и над моей головой, пренебрегая кровью родной, — не брат он мне!..
На минуту все смолкли в комнате, и жизнь природы ворвалась сюда со своими шумами. Гудел весенний ветер, скрипели столетние липы и дубы. Внизу, где-то меж крутыми берегами, ревела — казалось, торжественно — вода в водопадах Горыни. Все трое прислушивались к этим звукам, забыв на миг свои заботы.
Поэтично настроенный старый воевода, вслушиваясь в голоса весны, вдруг высказал неожиданную даже для него самого мысль:
— Пан сотник имел право гневаться на нас с вами, отче. Он служил роду нашему не только оружием, а и разумом… А в гневе человек веяного наговорит.
— Так милостивый пан воевода
