И сидел аз в заточении лютом долгие много дней, молясь ко Господу Иисусу Христу и Пресветлой Богородице Деве, да избавят они меня от всякой скорби и нужды, позора и поругания и да ниспошлют непостыдной кончины живота моего. И внял Господь. Разверзлись двери темницы, и предстал я пред очами злодея лютого, Тамерлана-царя. Тогда молвил царь Самаркандский, прося меня оставить повесть мою втуне, а за то клялся сохранить мне живот. Аз слово дал не являть миру повесть сию, а оставить ее втуне, по ней же написать слова из Алькорана. И клятвенно скрепили мы с царем Самаркандским завет сей, ибо ничего не оставалось мне делать иного, кроме как согласиться. И дал я также слово царю-злодею не сочинять более никаких повестей о нем, диаволовом сыне проклятом.
Глава 55. 1 раджаба 807 года хиджры
И день урочный настал.
Мокрые хлопья снега падали на Самарканд с утра, и северо-восточный ветер пытался нести их по улицам города, но они быстро прилипали к земле и таяли, таяли под копытами лошадей, на которых спешили в орду те, кто жил в городе.
Великая орда, раскинувшаяся под Самаркандом на несколько курухов[131], заканчивала складывать свои шатры и строилась, выстраивалась, вылепливалась в великое войско, насчитывающее более двухсот тысяч конных и пеших ратников. Это был костяк похода, костный мозг которого – сам Тамерлан. Правое крыло великой армии под предводительством Пир-Мухаммеда должно было собраться в Ташкенте и его окрестностях – Шарукье и Сейраме. Левое крыло под командованием Джеханшаха двигалось к Яссам и Сабрану. А костяк, ведомый самим измерителем вселенной, должен был прийти и встать между крыл своих – в Отраре. Оттуда, из правобережья Сайхуна, эта объединенная, почти миллионная армия двинется дальше на восток.
Тамерлан, в шлеме, в серьгах, с выкрашенной в рыжий цвет бородою, в доспехах и в лисьей шубе, накинутой на плечи, сидел на своем вороном Борак Гурагане и с высоты небольшого холма, расположенного на северо-востоке от Баги-Шимали[132], пристально взирал на протекающий мимо подножия холма мощный поток его великой рати. Он был доволен зрелищем – все двигалось, звенело и гарцевало именно так, как в начале похода на Индию и в начале похода на Баязета. Груженные доверху кибитки и вьючные лошади не выглядели обузой – скакали и ехали наравне с легкой конницей и пехотой, которая во время перемещения армии тоже ехала на лошадях.
Вскоре снег кончился, из-за туч выглянуло солнце, заиграло тысячами бликов на шлемах, латах, секирах, золотом шитье кибиток эмиров и тысяченачальников. За легкой конницей и пехотой двинулись могучие ряды отборного воинства, на треть состоящего из барласов и их родственников. Шкуры ирбисов и рысей украшали крупы лошадей. Тамерлан успел выпить чашу вина, и теперь обострившееся зрение его выхватывало из этого текущего потока знакомые, милые, родные лица тех, с кем уже приходилось воевать бок о бок в Индии и Анатолии, на берегах Итиля и в Ногайских степях.
Когда следом за тяжелой конницей показались обозы метателей грегорианского огня, завоеватель вселенной дал знак, и сам первый стал спускаться с холма, забирая чуть влево, чтобы, спустившись, срезать путь и очутиться впереди всего войска. Его прославленная гвардия, состоящая из самых отборных багатуров, на лучших лошадях, покрытых тигровыми шкурами, последовала за своим господином и богом. Тамерлан и его нукеры, не отягощенные кибитками, которые двигались в основном потоке под присмотром оруженосцев, пустились вскачь по широкому полю, чуть занесенному тающим снегом, и грязь полетела из-под копыт.
Мирза Искендер скакал чуть поодаль от Тамерлана и его ближайших нукеров, внуков и Аллахдада. Взгляд его невольно оборачивался влево, где на кауром жеребце скакал сам Шарафуддин Али Йезди, автор «Книги побед», бывший в недолгой опале и теперь возвращенный Тамерланом ради похода в Китай. Искендер ревностно поглядывал на своего литературного соперника, но все же и радовался его присутствию, которое означало, что Тамерлан не будет требовать от Искендера, чтобы он постоянно был рядом с ним.
Впереди уже показалась цель – невысокий плоский холм, на лысой вершине которого стояла озябшая и жалкая толпа связанных китайцев, тех самых четырехсот с лишним человек, что приехали в конце лета в сопровождении посла Ли Гаоци, которого потом отправили верхом на свинье в обратный путь одного. Все это время они томились в главном зиндане на Афрасиабе, и от скверного содержания двое умерли, за что начальник зиндана получил сотню палок, ибо Тамерлан желал видеть в день начала похода всех китайцев живыми и здоровыми.
– Все готово? – строго спросил Тамерлан охранников, стерегущих китайцев. Те, волнуясь, отвечали, что все в полном порядке и каменщики готовы к сооружению башни из круглого кирпича. Основа ее, каменная башня в три шага диаметром и высотой с чагатайское копье, была уже возведена, и оставалось лишь облицевать ее страшной облицовкой – отсеченными головами.
Пока еще эти головы сидели и вращались на своих шеях и были живы, их глаза испуганно моргали и щурились от яркого солнечного света, внезапно брызнувшего из-за туч, уста издавали гортанные звуки китайских слов, носы вдыхали холодный зимний воздух. Тоска сквозила во взглядах пленников – китайцы понимали, сейчас произойдет с ними что-то страшное. Но ни один из этих людей, выдержавших столь долгое заточение и теперь готовящихся к смерти, не проливал слез отчаяния и страха.
Осмотрев место предстоящей ритуальной казни, Тамерлан приказал, чтоб передали всем беглербекам, темникам, минбаши и юзбаши явиться на холм. Лицо его сияло. Он был счастлив. Поход начался, и сейчас предстояло пролить первую кровь этой новой войны, обозначив начало. Четверо внуков, состоящих при деде – Рустем, Искендер, Халиль-Султан и Улугбек, – старались в эту минуту быть поближе к покорителю мира. Улугбеку только что исполнилось двенадцать лет, но, рано развившись, он не намного моложе выглядел, чем, к примеру, двадцатилетний Искендер. И в седле держался лихо.
– Жаль, что нельзя было взять слонов, – сказал он, обращаясь к Халиль-Султану, и двоюродный брат понял, что мальчик этой фразой просто хочет скрыть волнение.
– Да, – кивнул он, – явиться в Китай на слонах… Представляю, какое это было бы зрелище.
Аллахдад подал Тамерлану саблю. Осмотрев ее, великий эмир остался недоволен и потребовал другую. Глядя на его порозовевшее лицо, трудно было вообразить, что еще недавно самые близкие люди считали его мертвым.
Мирза Искендер подъехал к Шарафуддину Али Йезди и поприветствовал его. Шарафуддин улыбнулся:
– Я слышал, вы тоже были в опале?
– Не так долго, как вы, но несколько построже.
– Сидели в зиндане?
– Побывал в этом раю. Вы станете описывать то, что произойдет сейчас? – поинтересовался Искендер.
– Не знаю, – пожал плечами Шарафуддин. – А почему бы и нет?
