– Один? – спросил Легат.
– Один, – ответил Гумбольдт.
Такое ощущение, что он не удивился нежданному гостю.
– Я коротко. За тобой и за младшим до сего дня следили… – Он почему-то говорил шепотом, приблизив лицо к лицу. – Мне Очкарик сказал.
– Я знаю, – спокойно и в полный голос ответил Гумбольдт.
– Они снимут охрану. Очкарик подтвердил, я ему верю, меня он ни разу не обманул. Да, судя по всему, уже сняли. Я прогулялся по двору: никого не было. Вообще никого…
– Ты у нас, оказывается, сыщик? Надо ж как Контора человека ломает!.. Ну, сняли, – чуть усмехнулся Гумбольдт. – Или не сняли. Какая разница! Это ж Контора. Я у них – меченый. И безо всякой слежки – враг.
– А это не паранойя, а, Гумбольдт? Как с нею жить станешь?
– А мы с нею – шерочка с машерочкой, с паранойей любимой. Она для меня, как в песне из кино: на лицо ужасная, добрая внутри. Хорошее кино. Смотрел?
– Сто раз, – сказал Легат. – Не понимаю я тебя. Хоть умри – не понимаю.
– Не умру и не собираюсь, – улыбнулся Гумбольдт. – И тебе не рекомендую. Спасибо за предупреждение, конечно, но я не боюсь слежки. Ни я, ни Джуниор не лелеем вершить революцию, взрывать мосты, брать заложников. Пусть пасут. Я же тебе сказал: я здесь, потому что хочу уберечь Джуниора от моих ошибок.
– Все-таки ошибок?
– Конечно. Ничего же толкового у меня самого не получилось. Значит, все делалось ошибочно.
– А теперь, значит, все будет делаться правильно?
– Теперь ничего делаться не будет. Я не хочу дважды входить в одну воду. Джуниор меня понимает. Надеюсь, и дальше будет понимать. По-любому вода будет совсем другой.
– А если нет?
– Не надо меня пугать, Легат. Я очень толково пуганый. Я сказал: ничего не будет. Ничего и не будет. Удовлетворен?
– Я теперь стану приходить сюда много реже. Максимум раз в две недели. Или еще реже.
– А кто ж информацию-то будет носить?
– Есть человек. Просто курьер.
– Сдался, выходит?
– Ты обо мне? Да ради бога! Сдался. Сломался. Испекся… Я не занимаюсь бесперспективными проектами, у меня и на жизнь не так уж много времени осталось. И есть хорошее дело, которое мне нравится. Впрочем, ты знаешь…
– Знаю, – сказал Гумбольдт. – Увидишь Осу – поцелуй ее за меня.
– Ты серьезно? Ты что, навсегда здесь?
– А где мне быть?
– Ну, забери, наконец, Джуниора в наше время. Он быстро пообвыкнет.
– Я подумаю, – сказал Гумбольдт. – Хотя вряд ли что-то надумаю. Джуниор здесь – дома. И ему надо вырасти, постареть малость и стать Гумбольдтом. Нормальным хорошим человеком. И чтоб жена… Иди, Легат. Спасибо за волнение. Редкое свойство – уметь волноваться о чужом человеке.
– А как я узнаю, что ты надумал?
– Никак. Живи спокойно, Легат. У тебя тоже сын есть…
– У меня – сын, да, а у тебя?
– У меня Джуниор. Дай бог, повезет, так ты с ним там, в Завтра, может, и встретишься. Не со мной. С ним. Да хоть завтра и встретишься, извини за дурацкий каламбур. Я невольно…
– А почему ты его там не нашел? Не встретился?
– Знаешь, боялся. Себя боялся. Его реакции. Боялся своим появлением сломать что-то… Ты понимаешь?
– Да уж не бином Ньютона… Значит, прощай Гумбольдт?
– Значит, прощай Легат.
– Последний вопрос. Зачем ты меня вытащил сюда? Ты же мог просто отказаться от этой работы?
– Работы? Ладно, пусть так… Не мог я отказаться. Потому что со мной уже был Джуниор, а отец уже умер. Так просто мне никто бы не дал уйти. Скрываться и бегать я не хочу. Тащить его в будущее – не хочу. Я хочу, чтобы он прожил свою жизнь. Понимаешь, свою! И в своем времени. Но не мою! И поэтому я – с ним. Я помру, когда срок придет. Но это я помру! А он будет жить Гумбольдтом. Хорошо бы тем, каким мне сейчас хочется. Говорят: начать бы жизнь сначала – все было бы по-другому. А у меня есть такой вариант. Говорят, дураку везет… Я всю жизнь дураком прожил. А теперь повезет, зуб даю! Даже в этой говенной стране… Все, Легат, иди с миром. Спасибо тебе за твое волнение. Сам знаешь, редкое чувство нынче, умирающее… – и буквально выпихнул Легата на площадку.
И дверь закрыл.
Легат сел на ступеньку и стал думать. Просто так думать – ни о чем. Иногда у него это получалось. Успокаивало.
12
Утром он на работу пошел.
Ничего в Службе не изменилось. Все как стояло, лежало, висело, бегало и суетилось – все так и продолжалось. Помощница вот обрадовалась.
Спросила:
– Вы насовсем?
– Насовсем, насовсем, – подтвердил Легат.
Очень хотелось, чтоб не соврал, чтоб так и вышло.
Позвонил Командиру.
– Приступил к работе. Претензий по служебной командировке ко мне не имеется.
– Ни у кого? – спросил умный Командир.
Пришлось говорить правду.
– У принимающей стороны не имеется. А отправляющей стороне ситуация с Главным Объектом сегодня будет доложена.
– А что с Объектом?
– Жив-здоров. Объяснил, что ему не нужны постоянные консультанты. Ему нужны только курьеры с документами.
– Опять ты где-то палку перегнул?
– Ни в коем случае! Никакой палки не было. Расстались с Объектом дружески… – и вдруг его осенило. Спросил: – А ты, что, не знаешь ничего?
– А что я должен знать?
Абсолютно спокойно спросил. Без интереса. Типа ну что там этот Легат еще наворотил? Значит, он не знает о визите Премьера к Очкарику. Как же это? Командир – и что-то про Службу не знает? Невероятно…
Но факт?
Лучше не проверять, не задавать наводящие вопросы. И Легату лучше, и Командиру тоже.
– Нет, ничего особенного. Просто был вчера на даче у Очкарика. Он меня со своими товарищами познакомил. Водку пили. Договорились, что я оставляю за себя человечка. Он и станет ходить по тоннелю. А на прощание он попросил меня по мере надобности появляться у него, если ему что неясно будет. Связь через нового курьера.
– И впрямь херня… А курьер кто? Твой подельник?
– Я бы сказал мягче: мой напарник.
– Ну-ну, – подвел итог разговору Командир. Не интересно ему было. Но без каверзного вопроса не отключился: – Что там у тебя с Академией Национальностей?
– Проект полностью готов.
– А люди?
– Процентов на восемьдесят.
– А надо на сто двадцать. Чтоб было из кого выбирать. Неделю тебе даю. И понял: сто двадцать процентов! А еще лучше – сто пятьдесят… – вот тут он трубку повесил. Озадачив не по-детски.
