счастливой жизни.
Увидим ли мы с Мерет его еще когда-нибудь? Считая, что сделали то, что полагалось, мы думали, что он исчез из нашей жизни. Поддержать, а затем устраниться – это и был наш долг. Мы вылавливали из Нила брошенных в реку детей не для того, чтобы присвоить их, растили их не для того, чтобы оставлять при себе. Воспитать человека – это значит достичь того, чтобы он покинул нас. Подобная победа вызывает не только радость, она также приносит печаль и сожаление; и требуются годы, чтобы эта меланхолия приобрела оттенок сладости.
Одновременно с уходом Моисея случилось и еще одно исчезновение: Тии, наша шаловливая и задумчивая кошечка, однажды не вернулась. Стала ли она добычей крокодилов, множество которых появлялось перед разливом Нила? Или ее унесло волнами во время очередной неосторожной охоты? Мне ужасно ее недоставало. Порой я вспоминал подарившую мне ее чудесную девочку; предсказательницу, которая дважды удержала меня в Мемфисе, поведав, что здесь ждет меня моя судьба. Она не ввела меня в заблуждение[69].
Я жил в согласии с женщиной, которую любил, я старался быть полезным, врачуя людей, я способствовал формированию незаурядного человека.
Как фараон, Сузер проявлял себя не хуже и не лучше, чем предшественники. Так же как его отец, он воображал, что управляет страной, хотя всего лишь царствовал. Жрецы разных храмов обеспечивали сплоченность населения, тогда как визирь фараона и крупные чиновники совместно с духовенством занимались управлением основными делами: сбором налогов, безопасностью и правосудием, время от времени – так собаке бросают кость – даруя своему царю иллюзию принятия решений.
В личных делах Сузер запутался еще больше. Озабоченный тем, чтобы обеспечить себе наследников, он сначала, как правило, останавливал свой выбор на принцессах, однако скоро отказывался от них. Связь никогда не завершалась союзом. Страдал ли он каким-то физическим недугом? Оказался ли неспособен спать с женщинами по причине отсутствия желания? Молва давала его неоднократным поражениям множество объяснений, но не учитывала реального обстоятельства – в этом я вижу распространенный недостаток слухов – его навязчивой, порочной и упорной привязанности к сестре. Сузер без передышки обхаживал Неферу. Какая-то неистребимая гниль поразила царское семейство, наверняка это было наследие Мери-Узер-Ра, который внушил своим детям твердую уверенность в том, что супружеское счастье возможно только в семье, основанной на кровосмешении.
Неферу не поддавалась. Не добродетель и не запрет на подобные практики призывали ее к подобному сопротивлению. Она отталкивала Сузера только потому, что терпеть его не могла. Не сказывались ли в той, которой прежде приходилось делить с братом расположение отца, отголоски прежней враждебности? Проще говоря, ей всегда внушали отвращение фигура брата, его запах и медоточивое поведение, неспособное замаскировать агрессивность.
Она сопротивлялась его настойчивости с тех пор, как Моисей покинул Мемфис. Во дворце все: придворные, писцы и даже прислуга – становились свидетелями их перепалок. Обыкновенно осторожная, Неферу пренебрегала осмотрительностью; обуреваемая страстным желанием дать волю своей неприязни и осыпать его обвинениями, она в ярости постоянно набрасывалась на Сузера.
– Ты осудил Моисея, даже не допросив его!
– Он задушил офицера.
– А что, если твой офицер это заслужил? Разве в Египте никогда не арестовывали и не казнили военных?
– Этот офицер работал на меня.
– Он убивал рабочих, которые тоже работали на тебя.
– Подумаешь, евреи…
– Ну и что?
– Какая ерунда, эти евреи. А тут египтянин. Тем более офицер.
– Неправда!
– Ах, ну да, они же тебе нравятся, эти евреи… так нравятся, что ты…
– Что? Как ты смеешь?..
Некоторые прислужницы проговорились, что в порыве гнева Неферу случалось бить брата. Много раз. Они перешептывались между собой, что в таких случаях Сузер вел себя странно, делал вид, что отбивается или защищается, хотя на самом деле вовсе нет, как если бы, получая удары, он испытывал удовольствие…
Как бы то ни было, в конце концов Неферу добилась своего: дело было квалифицировано как несчастный случай и прекращено, Моисея больше не искали.
Принцесса призвала меня к себе и с гордостью сообщила эту новость. Я похвалил ее:
– Ты поступаешь как хорошая мать.
На сей раз она не отвергла мой комплимент – она жаждала услышать его, поскольку он смягчал воспоминание о тайной причине, которая побудила ее сына бежать.
– Теперь я разошлю гонцов в оба Египта. Я хочу, чтобы Моисей был об этом уведомлен, где бы он ни находился. Он сможет без опаски воротиться во дворец.
Я лучше ее знал, что этот инцидент стал лишь поводом для Моисея, который с тех пор, как мать совершила над ним насилие, страстно стремился к бегству. Я не опроверг ее слов, однако выказал некоторый скептицизм. Ее это позабавило, как если бы я был ребенком, ничего не понимающим во взрослой жизни.
– Он вернется! – прошептала она.
Я с сочувствием отнесся к ее твердой уверенности и, потеряв всякую надежду вывести принцессу из заблуждения, покинул павильон. Для Неферу вообще была непостижима мудрость, которая для всякого родителя заключается в том, чтобы отделаться от своего чада. Она заблуждается, ноги Моисея больше не будет в Мемфисе.
Я ошибался.
* * *
Поначалу я его не узнал. Однажды на пороге нашей хижины появился селянин, одетый в грубую холстину, с пастушеским посохом в мозолистой руке и загрубевшими ступнями. Его длинные волосы и борода представляли собой густые заросли, с которыми не смог бы справиться никакой гребень. Завидев меня, он распрямился и улыбнулся мне. И тут я узнал Моисея.
Мы обнялись так, что едва не придушили друг друга, затем он отступил и сделал знак кому-то, скрывавшемуся в тростниках.
– Сепфора! Пожалуйста.
К нам приблизилась чернокожая женщина, столь же прекрасная, сколь и сияющая.
– Познакомься, это моя супруга. Она кушитка.
По этому уточнению я догадался, что, стремясь избежать встречи с ищейками Сузера, Моисей укрылся на юге, в Нубийском царстве[70].
– Сепфора, это Ноам, о котором я тебе столько рассказывал.
Она поздоровалась со мной. Я не знал, что именно он ей обо мне говорил, но ее золотистые глаза смотрели на меня, как на исключительного человека.
– Мы пришли не одни! – добавил Моисей.
Он ухватил одну из своих многочисленных котомок и развязал стягивавший ее шнурок. Раздался пронзительный вопль. Появилась треугольная головка Тии, от дневного света кошечка заморгала. Я воскликнул:
– Тии, так, значит, тебя не съел крокодил?
Моисей рассмеялся:
– Еще не родился тот крокодил, который справится с нею. А вот крокодилы, на которых она наводит ужас, предпочли бы вовсе не родиться.
Склонив свою прелестную мордочку, кошечка как будто изобразила смущение. Моисей пояснил, что,
