подытоживал впечатления. Он больше был на стороне Чурина, и не потому, что тот был по-человечески симпатичен ему. Как начальник всех буровых работ, Петр Ефимович стоял на своем месте, деловых его качеств хватало вполне, и никто их не мог отрицать. А вот нефтедобытчики, уважаемый Мержин, проявили на этот раз явную недоброжелательность к буровикам. Чурин затянул промывку скважин на одном из «кустов» потому, что вовремя не подали для этой цели нефть. Он убрал оттуда гидроциклон и правильно сделал. Иначе потом Чурина обвинили бы в том, что он не вывез своевременно оборудования. Но это еще не все. Беда вот где: эксплуатационники не торопятся принимать пустые скважины. А скважины с нефтью — из рук рвут! Но ведь буровиками проделана та же работа, затрачены те же громадные усилия. И фактически из-за этого управление буровых работ области, передовой коллектив, оказалось в числе отстающих. Лишение премиальных дурно сказывается на настроении людей. Так… Что еще? Вот: не всегда своевременно выдают документацию на бурение скважин. Не всегда снабжают буровиков лесобилетом на повал деревьев, на расчистку площадей. И грунт вывозить им надо, а дорог нет. Хороший лес приходится зарывать в землю. А на обустройство одной только скважины уходят тысячи кубометров первосортнейшей древесины…
Рабочий день Кучерова продолжался еще в гостинице, в просторном, уютно обставленном номере. Он связывался по телефону со строителями нефтепровода, с начальником геологической экспедиции, с буровыми, куда еще собирался заехать.
Когда все переговоры по делу кончились, Игнатий Григорьевич, уже в одиннадцатом часу ночи, попросил соединить его с домом. Жена не спала. Он всегда, когда возможность была, звонил ей перед сном, говорил, что ложится отдыхать, а сам и не думал. Надо было до подробностей расписать завтрашний день: где и какие провести встречи, какие вопросы решить неотложно.
Ждали его и газеты, доставленные дневной почтой. Лишь в половине первого он выключил свет и зарылся в подушку.
…Его разбудил звонок: кому-то еще он был нужен. Звонили кинохроникеры, застрявшие в далеком поселке, просили помощи. Он лично знал этих хлопотливых людей, любил смотреть, когда на экран попадали отснятые ими ленты о тружениках нарымской земли. Как не помочь! Поможет. Завтра же будет послан за ними вертолет.
Кажется, все. Больше тревог не предвиделось. И тут Игнатий Григорьевич почувствовал, как он за день устал…
Глава восьмая
1
Веселый человек Володя Рульмастер, незримой цепью прикованный к своему дамскому велосипеду с радужной сеткою на колесах, лишь изредка оставлял машину и ходил по грешной земле пешком. Это бывало обычно зимой после сильного снегопада, а летом — когда он отправлялся к Пее-Хомячихе за кринкою молока. Из всех жителей Кудрина Володя был единственным, кто брал у нее молоко без единого слова упрека, хотя знал, что она молоко разбавляет обратом, «нормализует» на городской манер. А цену на этот продукт Пея не только не сбавила, а даже повысила. Правда, однажды Рульмастер не выдержал и заикнулся о том, что, мол, сливок отстаивается все меньше и меньше — щи не забелишь. Пея не долго думала и сказала:
— Корма не те — жирность упала. Не хошь — не бери, но мне больше не выговаривай. Для вас же таких вот стараюсь, а вы — укорять!
Володя сделал вид, что сконфузился, и продолжал брать у Пеи «нормализованное». Ходил он к ней по узенькому пространству между двумя огородами. Малый рост Рульмастера позволял ему пробираться почти незаметно среди лопухов и крапивы, лебеды и татарника. Травища росла тут поистине буйная, неполотая и некошеная: и не такой пешеход, как Володя, мог скрыться в ней с головой.
Серой мышью, без шороха, треска, подходил обычно Володя Рульмастер к калитке Пеи-Хомячихи и нередко пугал ее тем, что являлся внезапно. Алчная богатейка последнее время стала всего бояться: понахлынули в Кудрино всякие-разные, того и гляди обворуют! Есть, поди, среди них ухорезы, мошенники, не все же приехали нефть добывать, город строить. Вон к Винадоре, соседке, уже и залазили, да у той нечего брать. А тут если прознают, что у Пеи лежит на пяти книжках полсотни тысяч — подступят с ножом, тряхнут — заверещишь, небось, как хавронья, которую волокут резать… И Пея боялась, укрепила замки и засовы, вилы в избу занесла, поставила их у порога, чтобы, если уж что, — проткнуть злодея на месте, а там потом пусть разбираются. На улице Пею можно было увидеть лишь днем. С наступлением сумерек же она исчезала, улетучивалась: даже голоса во дворе не было слышно.
Летом стадо коров пасут допоздна, а в то лето пастух старался особенно: миром сыскали доброго, не запойного — взял он сто с лишним буренок за пятьсот рублей в месяц.
Вот стадо пришло, коровы с сытым мычанием расходятся по дворам в ожидании теплого пойла. То здесь, то там слышатся ласковые голоса хозяек, гремят подойники, брызжет звонкими, пенными струями молоко. Через короткое время можно идти за цельным, парным. Но — только не к Пее: своих покупателей она принимает не ранее, чем через час после дойки.
Володя Рульмастер поэтому и не спешил взять свою кринку «пропущенного» и к Пее являлся последним. Да и куда было ему торопиться, пенсионеру, одинокому мужичку! Однако и слишком запаздывать тоже не следовало. Закроется, и тогда ей стучи, не стучи — бесполезно. Один раз Володя пришел поздняком — заперто. Тарабанил в калитку, перелез через изгородь — в ставни стучал. Глухо было и немо. Собака, Моряк (Морашка), лает взахлеб, носится с угла на угол по двору, звякает цепью по туго натянутой проволоке, а Хомячиха будто не слышит. Мертвый дом, да и только…
Иногда, не достучавшись вечером, Володя Рульмастер являлся к своей молочнице утром. Сияет солнце, греются рассевшиеся по тополям воробьи, горланит петух у Пеи в курятнике, роса блестит на траве, Пея бухает ведрами, что-то под нос бормочет себе: в этот рассветный час она никого не боится. Но калитка так и заперта наглухо изнутри, щеколда так упрятана, заделана, что снаружи рукой не достать. Володя стучится.
— Это я, Пелагея Мартыновна, — отвечает Рульмастер и из чудачества опускает руки по швам, держа
