Илья сидят в креслах комнатки, называемой на сайте гостиницы "зал".
По здравом размышлении стало понятно, что в комнате, которую Максимова делит с Яночкой, никаких ночных капельниц быть не может, так Маша переехала на одну ночь в номер старшего тренера.
И вот они сидят через стенку от кемарящей Максимовой, в кисть которой Домбровская ловким движением воткнула иглу, найдя тонкую вену. За пол года лечения мамы Вика с педантизмом отличницы освоила все способы ставить капельницы, потому что вены от постоянных инъекций у бедной женщины уходили и удобные места приходилось менять на доступные. Машины вены на предплечьях после лечения инфекции тоже не радовали, так что выбор пал на запястье. Да и вероятность, что ребенок сможет заснуть с такой капельницей была выше.
А двум взрослым оставалось только бодрствовать, то подкалывая дополнительные препараты, то просто проверяя, все ли в порядке. А остальное время, устало сидели в глубоких креслах с низкими спинками и говорили о самом важном: о фигурном катании и работе.
Начав с ближайших стартов, они потихоньку углублялись во времени. И сейчас уже бродили районе первой Викиной олимпиады:
— Перед Алькиной олимпиадой они нас всех измордовали своими постоянно меняющимися правилами отбора на Игры.
Вика называла свою первую олимпиаду "Алина", вторую "Милкина и Радина". У ее олимпиад были имена девочек. Юные и полные надежд. Единственные. Уникальные имена.
— В общем, когда в очередной раз правила игры поменялись и отбор перенёсся на "по результатам Европы", я думала, что мы с Извицкой хором будем рыдать в истерике от этого безумия. До этого было — “по результатам отбора гран-при”, потом по результатам чемпионата России, а дальше по результатам Европы. Оставалось только после Европы ждать — по решению федерации, честное слово! До сих пор не понимаю, чего они ждали и зачем ее так терзали! Никого более достойного на ее место ведь все равно не было! — вика устало взмахивает рукой, так и не найдя оправдания чиновникам. — Ну, приехали на Европу, а ее лихорадит. Там ни то что прыжков, там на беговых какой-то ужас был.
Женщина прикрывает глаза. Видны острые скулы, темные тени усталости вокруг глаз. Лучики первых морщинок, которые при хорошем отдыхе и покое почти полностью разглаживаются, а сейчас протупили кракелюрами времени на холсте светлой кожи.
— И вот время на короткую ехать, а я сижу в номере, на кровати. У них ещё такие покрывала были, словно море по цвету. Смотрю я на это покрывало и думаю: "Накроюсь с головой и никуда не пойду. Я в домике!"
Илья устало тихо смеётся:
— Но пошла же!
— Пошла. Но это было так страшно — встать с этой уютной кровати и пойти смотреть, как мы будем позориться, валяясь на льду.
— И не опозорились, — закончил Ландау.
— С Алей я никогда не понимала, зачем она так борется, но до Олимпиады эта девочка, как робот, включалась на ответственные старты, что бы ни происходило с ней до этого. Потрясающий характер! Удивительно, что она никогда не любила фигурное катание настолько… настолько, — Виктория искала эквивалент.
Ассоциация терялась в усталой голове, поэтому женщина поднялась и пошла проверить, что там в соседней комнате у Маши. Вернувшись, она продолжила рассказ с места, где остановилась:
— Она никогда не любила фигурное катание настолько, насколько Максимова. Или Милка. И даже Рада больше любит фигурное катание, чем Аля.
— А Аля что любила?
Мужчина задает вопрос не столько, чтобы знать ответы, хотя наблюдать за тем, как Вика выстраивает образы своих учениц, облекая в слова то, что успела прочувствовать и понять про них, сколько за тем, чтобы она говорила, продолжая бодрствовать.
— Аля? Свой Алтай, горы, собак… и держать данное слово. Это ее и сгубило в итоге, пожалуй. Слишком много внутренних обязательств.
Илья протягивает руку и забирает в ладонь холодные от усталости пальцы любимой женщины.
— У тебя тоже слишком много обязательств, Эр, — большой палец скользит по ее ладони.
Виктория негромко смеется:
— Мне проще. У меня это по любви, — и накрывает его пальцы, согревающие ее, второй рукой.
Волшебному раствору вливаться еще час. Потом у них двоих будет два-три часа на сон. Потом утренняя тренировка для всех, кроме Маши. Ей положен отсыпной. А потом они пойдут на произвольную, как пообещал ей тот нервный дяденька, трясший результатами анализов Максимовой, сделанных экспресс-тестом после короткой, “задохнуться на третьей минуте даже с нашим средством”. Перспектива радовала, чего уж там.
Огонь благой любви зажжет другую, блеснув хоть в виде робкого следа
Ландау не только спит сам, сколько оберегает женский сон и потому чувствует, как напрягается ее тело в первом всплеске морочного забвения, в которое они едва погрузились к рассвету.
Как всю ночь сидели рука в руке, так и ушли в его номер, освободив Максимову от иглы, через которую перекапала надежда на лучшее. Виктория бы, наверное, упала в кровать прямо в верхней одежде и ботинках, если бы Илья бережно не стянул с нее все лишнее и так же аккуратно не надел свою футболку на уже почти спящую.
Когда мужская голова коснулась подушки, а рука притянула уснувшую за мгновение женщину к себе, в этом не было ни страсти, ни желания, только потребность не дать ей быть одной с тем, что может настигнуть в сумраке сна.
****
“Сапфировый” сыпался, словно матрица, превращался в ничто. И только небольшой пятачок льда еще был прочен. Маша замерла в ожидании начала произвольной. Первых звуков музыки, которых не будет. Тоненькая, словно тростинка в нежно-легком, скрывающая лицо за сплетенными пальцами рук. Маша, в которую сейчас полетят эти острые распадающиеся осколки ледяного мира, где вся жизнь — это жесты, позы, движение до момента замирания.
Вика смотрит на начальную позу своей спортсменки и ей кажется, что Маша тоже ждет боли. Все понимает, но продолжает мужественно стоять в начальной точке, не меняя намерения, не меняя своей жизни. Веря в то, что она обязательно выживет на этом осыпающемся льду, несущем в себе страх и даже саму смерть.
Первый осколок, самый болезненный, как точно знает со времен взрыва в Штатах Вика, влетает ей куда-то под ребра, наверное, рядом с сердцем. И дальше боль раскаленными каплями по всему телу, до крика. Маша стоит в центре льда, пока в безопасности, Виктория следит за ней из-за бортика под ливнем колючих осколков. Они так далеко друг от друга. Так страшно, что сейчас взорвется лед под ногами фигуристки и порежет нежную и прекрасную картинку.
