Анна Беляева
Музыка льда. Осколки
Я очутился в призрачном лесу…
— Миша, Илья, проводите девочек, вернитесь. Надо обсудить один вопрос.
Этот круг ада начался с такой простой фразы. Привычной. Неожиданной. Да, пожалуй, именно неожиданной в том контексте, который предлагался.
Ледовая арена переливалась звуками: криками, аплодисментами, безумной в своей настойчивости мелодией культовой уже "Матрицы" братьев-сестер Вачовски. Нервная музыка иголками колола души людей тем больнее, что на льду жила истинная драма.
Три тренера. Надёжная и верная команда досматривали программу той, о ком за последние три года даже не говорили практически. И видели много больше, чем стоило рассказывать обывателю.
Холодная зеленоглазая блондинка без возраста со строгой прической, из которой постоянно выбивались непокорные кудрявые пряди, и пристальным взглядом, наблюдала за прокатом очередной спортсменки с безэмоциональным надменным выражением лица.
Вообще-то, все детство и юность заслуженный тренер Домбровская была хохотушкой, но жизнь на спортивном олимпе быстро научила прятать все свое в себе и многоуважаемой толпе не показывать: ни хорошее, ни плохое. Врать Виктория Робертовна не научилась, изображать то, чего в душе не было — тоже. А прятаться за маской равнодушия удавалось. Об истинных бурях, творящихся в душе этой запертой на сто замков женщины знали очень немногие. Например тот, кто стоял по левую руку сейчас и то и дело бросал на нее короткие взгляды.
Слева в темном, тяжелом пальто, добирая одеждой солидности, замер скуластый мужчина лет тридцати, с едва намечающимися первыми мимическими морщинками, которые рисует на лицах тонко чувствующих и не скрывающих своих эмоций людей, время очень рано. Хореограф Ландау лишь бросал короткие взгляды, больше интересуясь реакцией коллеги, чем происходящим на катке. Его подвижное лицо отражало всю ту гамму переживаний, которую глаза привычно считывали под маской полной незаинтересованности женщины рядом. То, что происходило на самом льду интересовало молодого мужчину сильно меньше. Он почти забыл эту давно, по его меркам, покинувшую их команд спортсменку и жил без нее не хуже, чем с ней. Их мало связывало. От силы один полноценный сезон и легкие сокасания за пару лет до него. Одна из многих в его работе, к которым не прикипаешь душой. А для его коллег эта девушка была не проходным эпизодом, а огромной частью их жизни. Ребенком, из которого они вырастили спортсмена мечты, довели до высших ступеней и потеряли на вершине олимпа.
Виктория страдала относительно честно, как минимум позволила себе вслух проговорить свою печаль, а стоящий справа от нее вернейший из помощников, человек огромного сердца и неоценимых педагогических талантов, отмолчался, позволяя женщине быть женщиной и требуя от себя оставаться мужчиной до конца. Внешне казалось, что их техническому специалисту, мастеру постановки всей прыжковой и вращательной базы, не составило труда простить и проститься уже со второй чемпионкой, выросшей в его руках. Что же там было внутри — неизвестно.
Коренастый светлоглазый соратник, мнущийся с ноги на ногу по другую сторону, от надменной снежной королевы, прошедший с ней огонь и воду, внимательно анализировал то, что видел, хотя по его части все было до того кошмарно, что смотреть стоило лишь из скрытого мазохизма. Михаил мазохистом не был, но оценить сейчас фактически окончательно разломанную собственную работу считал своим долгом. На льду была, в конце концов, его ученица. Пусть и в прошлом. Он вообще не любил забрасывать то, что делал своими руками и своими мозгами. Больше ему не нравилось, лишь когда его труд не берегли. И перед глазами был именно такой случай.
Итак, довольных увиденным в этом трио не было. И, между тем, все терпеливо ждали, когда фигуристка домучит фатальный прокат.
С последним тактом музыки Викторию начало отпускать. Она боялась. Боялась, что совершенно расклеенная и потерянная бывшая воспитанница так шарахнется о лед, что никаких дальнейших разговоров о ее перспективах уже не будет. Боялась и самого разговора, который был неизбежен и грозил конфликтом, потому что решение уже принято. И, как ни странно, даже без нее, хотя, видит бог, она в глубине души желала, чтобы был кто-то, кто ей его навяжет. И была рада.
С небольшим опозданием старший тренер ледового подразделения спортшколы "Самоцветы Москвы" сделала несколько энергичных хлопков и произнесла: "Она молодец все же… — а после, отвернувшись от всевидящих телевизионных камер, следивших за всеми и вся, а за ними особенно пристально, продолжила — Надо ее брать обратно".
С этими словами Виктория Домбровская покинула свое место и удалилась в подтрибунные помещения. Тренер Григорьев и хореограф Ландау, молча, последовали за ней.
— Развозим по домам девчонок и возвращаемся в мой кабинет. У нас неотложное совещание, — устало сказала Виктория Робертовна мужчинам.
Она вся погрузилась в собственные внутренние переживания, от чего шаг из равнодушно-размеренного стал резким и широким, что при ее росте, с которым можно ходить по подиуму и отбираться в волейбольную команду, превращало движение в стремительный полет скоростного лайнера. И обычным самолетам, таким, как оба коллеги, пришлось перейти почти на трусцу, догоняя локомотив их команды.
Общее впечатление было тяжкое, горькое, просто невозможно давящее. Но музыка яркая, в последние годы незатасканная, постановка интересная. Спортсменки не осталось. А так все неплохо, пожалуй.
***
В семь лет Вика поняла, где ее мечта, ее сила жизни и ее неудержимость. В тот день, когда папа не успел приехать, чтобы отвезти дочку на каток через пол Москвы. Сняв школьную форму, совсем еще новенькую, купленную специально ей, что не так часто случалось с одеждой в их большой семье, младшая из шестерых детей Домбровских взяла сумку с коньками и бодро пошла в гордом одиночестве на автобус, потом в метро, потом до катка пешком. И дошла без всяких приключений, не считая того, что никто ее не отпускал бродить одной по шумной даже тогда столице.
Вечером был большой разбор полетов. Папа ругался, наверное, в первый и последний раз в ее жизни. Мама тихо сидела в углу и не говорила не слова. Говорила Вика, отдувая светлые пряди растрепанных волос от лица: обещала быть разумной и клялась, что будет ходить на каток, не отвлекаясь и никуда не сворачивая, но ходить будет в любом случае. Это не обсуждается. Именно в том разговоре она в запале и прокричала: “Вы решили лишить меня самого главного в жизни!”
И лед и правда стал в ее жизни самым главным. Самой жизнью. Именно на нем она
