Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
Бьёргюльф лежал в постели. Как только Кристин вошла и села на край кровати, она сразу же поняла по лицу сына, что он знает о ее разговоре с Ноккве.
– Матушка! Не надо плакать, матушка, – испуганно попросил он.
Больше всего на свете ей хотелось броситься сыну на грудь и обнять его, сетуя и оплакивая его горькую участь. Но она лишь отыскала его руку под покрывалом и сказала хрипло:
– Жестоко испытывает господь твое мужество, сын мой!
Выражение лица у Бьёргюльфа изменилось: оно стало решительным и твердым. Однако прошло некоторое время, прежде чем он смог заговорить:
– Я давно знал, матушка, что мне суждено нести этот крест. Еще когда мы были на Тэутре, брат Аслак говорил мне, что если это со мною случится, то…
«Подобно тому, как господь наш Иисус претерпел искушение в пустыне», – говорил он… Он сказал: «Истинная пустыня для души христианина – это когда темны его разум или зрение. Тогда он следует в пустыню за царем небесным, даже если тело его пребывает среди его братьев и ближних». Отец Аслак читал нам об этом из книг святого Бернарда. «И если человек видит, что господь избрал его душу для столь сурового испытания, то он не смеет молить об избавлении из-за того, что у него недостает сил. Бог знает мою душу лучше, нежели душа моя знает самое себя…»
Бьёргюльф долго говорил с матерью в таком роде, утешая ее с удивительными для своих лет мудростью и душевным мужеством.
Вечером Ноккве пришел к матери и попросил разрешения побеседовать с нею наедине. Он сказал, что они с Бьёргюльфом намереваются вступить в ряды божьего братства и принять монашеский постриг в монастыре Тэутра.
У Кристин бессильно опустились руки, однако Ноккве очень спокойно продолжал. Они обождут, пока Гэуте достигнет совершеннолетия и сможет взять на себя заботу о матери и младших братьях. Поступая в монастырь, они, разумеется, сделают вклад, приличествующий сыновьям Эрленда, сына Никулауса, из Хюсабю, но постараются при этом соблюсти выгоду остальных братьев. Сыновья Эрленда не унаследовали после него сколько-нибудь значительного могущества, но трое старших, которые родились до того, как Гюннюльф, сын Никулауса, удалился в монастырь, владели несколькими долями усадеб на севере, в горах. Гюннюльф принес их в дар племянникам, когда раздавал свое добро, хотя большую часть из того, что у него оставалось после пожертвований на церковь и богоугодные дела, он отдал своему брату. А поскольку Ноккве и Бьёргюльф не потребуют теперь полной доли наследства, то это будет тоже большим облегчением для Гэуте, который станет главою семьи, когда двое старших уйдут из мира.
Кристин стояла как громом пораженная. Ей никогда не приходило в голову, что Ноккве может помышлять о монастыре. Но она не промолвила ни слова против, до того она была ошеломлена. К тому же она никогда не дерзнула бы отговаривать сыновей от столь высокой и благой цели.
– Еще в те времена, когда мы были детьми и жили на севере, у монахов, мы обещали друг другу, что наши судьбы будут нераздельны, – сказал Ноккве.
Мать кивнула. Она знала об этом. Но она думала, что это означало совсем иное и что Бьёргюльф просто будет продолжать жить вместе с Ноккве, когда старший брат женится.
Кристин казалось почти чудом, что Бьёргюльф, столь еще юный, может переносить свое несчастье с такой твердостью. Каждый раз, когда она нынешней весной заговаривала с ним об этом, на устах его были только богобоязненные и мужественные речи. Ей казалось это непостижимым, но причина, верно, была в том, что он уже много лет понимал, чем кончится его болезнь глаз, и, как видно, посвятил свою душу богу еще с тех пор, как жил у монахов…
Но тут Кристин не могла не подумать о том, сколь жестоко и тяжко должен страдать этот ее несчастный сын… А она, занятая своими собственными бедами, так мало обращала на него внимания! И всякий раз, оставаясь одна, Кристин, дочь Лавранса, преклоняла колена перед изображением девы Марии у себя в верхней горнице или перед алтарем в те часы, когда бывала открыта церковь. От всего сердца молила она, жалобно и смиренно плача, кроткую мать спасителя быть Бьёргюльфу вместо родной матери и сделать для него все то, что не сделала его земная мать.
Однажды летней ночью Кристин не спалось. Ноккве и Бьёргюльф перебрались обратно в верхнюю горницу, но Гэуте оставался внизу с Лаврансом, так как старшие братья хотели, по словам Ноккве, предаваться ночным бдениям и молитвам. Кристин начала мало-помалу засыпать, как вдруг услышала, что кто-то, крадучись, идет по верхней галерее. Застучали шаги по лестнице. Кристин узнала неуверенную походку слепого.
«Верно, вышел за надобностью», – подумала она, но все же поднялась с постели и стала ощупью искать свою одежду. Потом она услышала, как наверху распахнулись двери и кто-то, в два-три прыжка одолев лестницу, соскочил вниз.
Мать выбежала в сени и бросилась к дверям. Туман так плотно окутывал все вокруг, что с трудом можно было различить стабюры на другом конце двора. Поодаль, у калитки, Бьёргюльф отчаянно боролся, пытаясь освободиться из цепких объятий брата.
– Утратишь ли ты что-нибудь, – кричал слепой, – если избавишься от меня?.. Тогда ты будешь свободен от всех клятв… и тебе не придется умереть для этого мира…
Кристин не могла расслышать, что отвечал Ноккве. Она побежала босиком по мокрой траве. Бьёргюльф вырвался – и тут он как подкошенный повалился на большой камень и стал колотить по нему сжатыми кулаками. Ноккве, заметив мать, быстро шагнул к ней навстречу.
– Идите в дом, матушка… Я лучше управлюсь с этим один… Идите, говорю я, – настойчиво прошептал он, повернулся к ней спиной и опять склонился над братом.
Мать продолжала стоять поодаль. Трава, покрывавшая двор, была насквозь пропитана влагой, со всех крыш капало, и с каждого листка скатывались капельки воды. Накануне целый день шел дождь, а теперь тучи спустились совсем низко и нависли густой белой пеленой. Когда спустя некоторое время сыновья пошли обратно к дому – Ноккве поддерживал Бьёргюльфа под руку, – Кристин быстро скрылась за дверью, ведущей в сени.
Она заметила, что у Бьёргюльфа было окровавлено лицо, – он разбил его, когда бился о камень. Кристин невольно поднесла руку ко рту и прокусила ее до крови.
На лестнице Бьёргюльф опять попытался вырваться из рук Ноккве. Он ударился головой о стену и закричал:
– Будь проклят, будь проклят день, когда я родился!»
Услышав, что Ноккве затворил за ними дверь, мать тихонько прокралась на верхнюю галерею и остановилась, прислушиваясь. Долгое время из горницы доносился голос Бьёргюльфа; он бесновался, кричал, проклинал. Мать могла даже различить отдельные неистовые слова. Время от времени она слышала, что Ноккве как будто увещевает брата, но его голос доходил до нее лишь как приглушенное бормотание. Под конец Бьёргюльф зарыдал, громко и душераздирающе.
Мать стояла, дрожа от холода и боли. На ней был только плащ, накинутый поверх рубашки, а она простояла здесь так долго, что ее непокрытые волосы стали влажными от сырого ночного воздуха. Наконец в верхней горнице все стихло.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125
