ботинки. Надел рубаху, свитер, дождевик. В кухне на плите засвистел чайник.
Выбирай, сказала девочка. Или Карл, или мы. Я серьезно говорю.
Что ты серьезно говоришь? – сказал мальчик.
Ты меня слышал, сказала девочка. Хочешь иметь семью – выбирай.
Они в упор смотрели друг на друга. Потом мальчик взял свое охотничье снаряжение и вышел. Завел машину. Обошел вокруг, старательно оттер иней со стекол.
Выключил мотор, какое-то время посидел просто так. А потом вылез и вернулся в дом.
В зале горел свет. Девочка спала на кровати. Лялька спала рядом с ней.
Мальчик снял ботинки. За ними все остальное.
В носках и теплом белье он сел на диван и стал читать воскресную газету.
Девочка с лялькой спали и спали. В конце концов мальчик пошел на кухню и начал жарить бекон.
Вышла девочка в халате и обхватила мальчика руками.
Эй, сказал мальчик.
Прости, сказала девочка.
Ерунда, сказал мальчик.
Я не хотела так крыситься.
Сам виноват, сказал он.
Сядь, сказала девочка. Как насчет вафель к бекону?
Здорово, сказал мальчик.
Она сняла со сковородки бекон и замешала тесто для вафель. Он сидел за столом и смотрел, как она хлопочет по кухне.
Она поставила перед ним тарелку c беконом и вафлей. Он намазал вафлю маслом и полил сиропом. Но когда стал резать, опрокинул тарелку себе на колени.
С ума сойти, сказал он, выскакивая из-за стола.
Ты бы себя видел, сказала девочка.
Мальчик опустил глаза и посмотрел на все, что пристало к его белью.
Я умирал от голода, сказал он и покачал головой. Он стянул с себя шерстяное белье и швырнул его в дверь ванной. Потом развел руки в стороны, и девочка впорхнула к нему в объятья.
Больше не будем ссориться, сказала она.
Мальчик сказал: не будем.
Он поднимается с кресла и снова наполняет стаканы.
Вот и все, говорит он. Конец рассказа. Признаться, рассказ так себе.
Мне было интересно, говорит она.
Он пожимает плечами, со стаканом в руке подходит к окну. Уже темно, но снег все идет.
Все меняется, говорит он. Не знаю как. Но меняется, пускай ты этого не осознаешь или не хочешь.
Да, это верно, только… Но она замолкает на полуслове.
Бросает тему. В оконном стекле он видит, как она рассматривает свои ногти. Потом поднимает голову. Бодрым голосом спрашивает, покажет ли он ей город, в конце концов.
Он говорит: обувайся и пошли.
Но сам остается у окна, вспоминает. Они засмеялись. Прижались друг к другу и хохотали до слез, а все остальное – и холод, и куда он мог бы уехать по холоду – оставалось снаружи. По крайней мере, на некоторое время.
О чем мы говорим, когда говорим о любви[67]
Говорил мой приятель Мел Макгиннис. Мел Макгиннис – кардиолог, так что иногда имеет право.
Мы вчетвером сидели у него за кухонным столом, пили джин. Солнечный свет из большого окна за раковиной заливал кухню. Мы – это Мел, я, его вторая жена Тереза – Терри, как мы ее зовем, – и моя жена Лора. Мы тогда жили в Альбукерке. Хотя все были не местные.
На столе стояло ведерко со льдом. Джин и тоник гуляли по кругу, и мы как-то вышли на тему любви. Мел мыслил истинную любовь ни больше ни меньше как любовь духовную. Он говорил, что проучился пять лет в семинарии, прежде чем ушел в мединститут. Говорил, что до сих пор рассматривает семинарские годы как самые важные в жизни.
Терри сказала, что мужчина, с которым она жила до Мела, так сильно ее любил, что пытался убить.
Потом Терри сказала:
– Он меня избил как-то ночью. Таскал по гостиной за щиколотки. Все повторял: «Я тебя люблю, люблю тебя, суку». Все таскал и таскал по гостиной. У меня голова стукалась обо все. – Терри обвела нас взглядом. – Куда вы денете такую любовь?
Она была худенькая как тростинка, темноглазая. Милое лицо, длинные волосы спадают на спину. Любила ожерелья из бирюзы и длинные серьги с подвесками.
– Господи, глупости какие. Это не любовь, сама же понимаешь, – сказал Мел. – Не знаю, как там это называется, но уж никак не любовь.
– Говори что хочешь, но я знаю, это любовь, – сказала Терри. – Для тебя, может быть, это и бред, но все равно это было по-настоящему. Люди все разные, Мел. Конечно, он иногда поступал бредово. Пускай так. Но меня он любил. По-своему, может быть, но любил меня. Любовь там была, Мел. И не говори, что это не так.
Мел вздохнул. Взял стакан и повернулся к нам с Лорой.
– Этот тип грозился меня убить, – сказал Мел. Он допил свой джин и потянулся за бутылкой. – Терри – особа романтическая. Терри из тех, у кого кредо: «Бьет – значит любит». Терри, лапа, не надо на меня так смотреть. – Мел перегнулся через стол и провел пальцами по щеке Терри. Улыбнулся ей.
– Теперь он подлизывается, – сказала Терри.
– С чего бы? – сказал Мел. – За что тут подлизываться? Я что знаю, то знаю. Вот и все.
– Как мы вообще на эту тему вышли? – спросила Терри. Она подняла стакан и сделала глоток. – У Мела вечно на уме любовь, – сказала она. – Что, лапушка, неправда? – Она улыбнулась, и я подумал, что на том делу и конец.
– Просто я бы не назвал поведение Эда любовью. Вот и все, что я говорю, лапушка, – сказал Мел. – А вы как, ребята? – сказал Мел нам с Лорой. – По-вашему, это как? Любовь?
– Меня ты зря спрашиваешь, – сказал я. – Я этого человека даже не знал. Только имя слышал мимоходом. Почем мне знать? Нужно быть в курсе всех подробностей. Но, по-моему, ты говоришь, что любовь должна быть абсолютом.
Мел сказал:
– Та любовь, про которую я говорю, – да. Любовь, про которую я говорю, – это когда не пытаешься убивать людей.
Лора сказала:
– Я ничего не знаю ни про Эда, ни про всю ситуацию. Но кто вообще может судить о чужой ситуации?
Я погладил Лору по руке. Лора коротко улыбнулась мне. Я взял ее за руку. Рука была теплая, с идеально наманикюренными и отполированными ногтями. Я сомкнул пальцы на Лорином запястье и обнял ее.
– Когда я ушла, он выпил крысиный яд, – сказала Терри. Она обхватила себя руками за плечи. – Его отвезли в больницу, в Санта-Фе. Мы там тогда жили, миль десять оттуда. Его спасли. Но у него какая-то дрянь случилась с деснами. В смысле, они от зубов отстали. После этого у него зубы торчали, как клыки. Господи, – сказала Терри. Она замерла на минуту, потом опустила руки и взялась за стакан.
– Что только люди не вытворяют! – сказала Лора.
– Теперь он уже вне игры, –
