оленьей упряжки все еще маячило радостно в глазах.
– А вот я и поеду. Генерал уже и командировку подписал. Но прежде я напишу пару очерков о нашей трассе и о том, как Лада-девице на Ладо-Ладоге случилось оленье видение. Конечно, это произведение не пройдет по антирелигиозным соображениям… которые, кажется, начинают смягчаться.
Это был Жилов, и те же сапоги с морозным скрипом. Генерал встретил ее, подчеркнуто сидя. Он подчеркивал что-то красным карандашом в приказе.
– Законница ты моя неудачная, – сказал он вместо приветствия. – Добровольцы с фронта в город – явление благородное, но не без разрешения начальства. А если ты, так сказать, захотела сораспяться…
– И сораспнусь, кому какое дело?..
– То время выбрала неудачное: трасса построена, оборона ее крепка, хлеб уже, так сказать, на подступах к городу.
– Не всем же быть здесь. Так сказать, пишмашами.
В новом блиндаже, за новой поблескивающей машинкой, Тоня увидела новую машинистку – девицу с волосами тоже гоголевского цвета, а именно, – аравийского пламени с дымом. Без искр. Возмущенно искрились Тонины глаза – как можно так часто менять машинисток, – но сразу погасли смущенно:
– Как вам, строгий критик, неизвестно, – сказал генерал, кладя морщину-перекладину на переносицу, – старый блиндаж разнесло снарядом, многих убило, и в том числе старшую машинистку, которой от роду было двадцать лет. И я, я сам часок пролежал, помятый, под бревнами… А за реляцию твою спасибо.
И знаешь, на свои реляции я тоже наконец получил ответ. Моя идея взаимодействия фронтов, не новая вообще, но крайне уместная в частности, получила такую отписку: «Не суйтесь не в свое дело». По лаконизму узнаю стиль хозяина. И это – мне, будущему кавалеру всяких вновь выдумываемых орденов, о которых ходят упорные слухи, мне – строителю трассы. Мне, который вместе с донесением шпионки Тоньки получил больше 2 000 писем трудящихся Ленинграда… А тут у нас были писатели, слыхала? Потом написали свои разные очерки: «Дорога Сталина», «Сталинская трасса» и так, к сожалению, далее. Идея – моя, разработка – моя, работа – моей армии, под непрерывными обстрелами и с боями, правда, местного значения. Какая же это «сталинская» трасса? Я очень был обижен, и мне в утешение «наш корреспондент», так сказать, аккредитованный при нашей армии-труженице, придумал название: «Ледовый Невский проспект». Так все и называем.
Генерал встал, будто стряхивая с плеч обиду.
– Подойди, поцелую, худенькая ты моя девочка?
– Сам подойди.
– И подойду. Как я рад тебе. Будешь мне заменять корреспондента. Его, не спросясь у меня, вызвали в город. Посмотрим, как ему удастся написать правду.
– Мне нужно вернуться в город на несколько дней.
– Вернешься еще сто раз. Теперь у нас сообщение – как из пушки. А вначале, когда первые роты, с кирками и лопатами, вышли на лед в пятидесятиградусную стужу… Эх, что было… В атаку идти проще и приятней: дело горячее… И никто не понял значения трассы, которая, собственно, и есть прорыв блокады, узкая, но верная и легко защитимая брешь. Кромсая кирками лед, мы ломали кольцо блокады, извиняюсь за высокопарный стиль. Никто не понял – ни свои, ни немцы: свои – активно не помогали, немцы – активно не мешали строительству. Потом все спохватились: наши понаслали инженеров и тракторов, немцы сыпанули снарядов. Но было уже поздно. Мы победили. Наши машины бегут по льду. Трасса – это единственный выход из поражения и провал немецкой блокады. Об этом надо писать и петь. А что стоит прокладка кабеля по дну озера!
– Все это пустяки по сравнению с блокадой в городе.
Тоня любовалась вдохновенным лицом генерала, но не могла не сказать так. И он не обиделся, согласился:
– Да у нас и не считают себя героями. Все знают: герои и мученики там, в Питере. О них только и думы у всех.
– Скоро уже не о ком будет и думать, некого спасать. Как почти врач я тебе скажу, что из четверти оставшихся в живых выживет не больше половины, да и то при хорошем госпитальном уходе. А где его теперь взять?
– На Кавказ всех вывезем. А как ты мыслишь конец блокады?
Тоня и не задумалась. Ей казалось, что дело просто:
– Неожиданный и сильный прорыв… Немецкие орудия – вверх тормашками… Захваченных при них немцев – резать на куски, сжигать и давить танками.
– Вон ты у меня какой герой! – удивился генерал. – А я-то думал: хоть ты и в ватных штанах, а душа у тебя в юбке. Но конец блокады – это не прорыв, а наоборот, соединение. Это стык двух фронтов: Ленинградского, неподвижного, с Волховским, действующим. Успешней всех сейчас обрабатывает немцев генерал Федюнинский. Но сил нет. Поэтому до настоящего конца блокады почти так же далеко, как и до конца войны… Но немцы слабы на нашем фронте. Соотношение сил почти весовое: стоит, например, одной дивизии сняться и уйти, или хотя бы одной-двум батареям заглохнуть – уже чья-то катастрофа, чья-то победа.
– Ты стал как поэт.
– Это от дружбы с нашим корреспондентом. Он и вояка отчаянный, и пишет лучше всех. А ты – прозаик: месть. Я согласен, часть немцев надо бы разорвать на куски, только не ту часть, что на фронте… Пока что вся надежда на волховцев. Иначе – сколько мы их ни долбай, блокада останется. Что делать? Ждать. Наш фронт так неподвижен, что карта фронта будто удобно и плотно улеглась у меня прямо под черепной коробкой, и каждой малейшей извилине фронта мгновенно отвечает зигзаг соответствующей мозговой извилины, и я уже знаю, что делать и немцы знают, что я сделаю. Но иной раз я заранее не знаю, как поступлю, и это для них самое страшное. Мы им еще покажем!
– Ну, ладно, – оборвала его она. – Ты им тут показывай, а я пойду в свой санбат. Работать надо. И неудобно мне, и стыдно туда-сюда мотаться, но очень нужно снова в город: я обещала. И я люблю.
Генерал не расслышал – звонил телефон.
– Что? Под Черным Бором закопошились? Надо было ожидать – середина трассы. Думают уж прервать ее, так посередине, и оборона, думают, там слабее. Что? Они плохо думают? Ну, брат, не всегда… Тоня, беги скорее, или оставайся. Кажется, что-то начинается. Что? Начинается у меня под носом? Ты угодила в точку. Пойдешь? Ну, пока. Заглядывай… Разведка вернулась? Надо было сразу, сразу об этом…
Бухнули свои орудия – будто одним ударом – в небо. Лес, взволнованный орудийной волной, зашумел, и снег посыпался с ветвей. Он посыпался и с неба, сорванный с низких туч начавшейся
