интервью, и адресовалась она исключительно ему. Журналистка не предлагала для обсуждения данную тему, и поэтому она НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не может рассматриваться как часть интервью. Кроме того, говорится в письме, интервьюерша была неорганизованна и рассеянна, что, как подозревает Сахина, и стало причиной ошибки. В завершение она грозит обратиться в суд, если китайский проект сорвется, и высказывает общие соображения по поводу падения журналистской этики.
— Это правда, что Сахина сказала те слова кому-то другому?
— М-м, — тянет Анна, листы дрожат в ее руке, — вроде как она говорила это нам обоим.
Стюарт немного размышляет и складывает руки на груди.
— Насчет суда она ведь это несерьезно, правда? — спрашивает Анна.
— Юристы уже занимаются этим вопросом. Они считают, что оснований у нее нет. Хуже то, что Сахина отправила копию в «Брайтлинг», и теперь они угрожают снять всю серию, если мы не примем срочные меры, — произнося это, босс смотрит ей в лицо и тут же отводит взгляд.
— Вы собираетесь уволить меня?
— Извини, Анна. Сначала произошла путаница со списком влиятельных женщин, теперь это. Мы вынуждены отстранить тебя от работы, причем немедленно.
Анна смотрит на свои колени, которые тоже чуть подрагивают. Официальное подтверждение катастрофы вызывает у нее тошноту. За спиной у Стюарта офис начинает наполняться людьми. Майк и Беатрис идут по проходу и, расстегивая куртки, перебрасываются шуточками. Бен из спортивного отдела появляется из темной ниши, где находится кухня, с полной кофеваркой. С лестницы открывается дверь, и входит еще один сотрудник, один из многих, с кем Анна знакома шапочно — при встрече они улыбаются друг другу, но никогда не разговаривают. Все выглядят чрезмерно беззаботно и раскованно — обитатели мира, из которого Анну изгнали навсегда и без возврата. В середине офиса, рядом со своим пустым столом, она видит затылок Ингрид, и ее огорчение и потрясение перерастают в озлобленность.
— Это ты велел мне вставить ту цитату, — говорит она. — У меня ее не было.
— Я уточнил, было ли это сказано для печати.
— Нет, ты спросил, действительно ли Сахина так сказала.
— Ты прекрасно понимала, что я имел в виду. По крайней мере, должна была. Послушай, я согласен, что тоже отчасти виноват. Ты явно не готова к такому ответственному заданию. В самом начале Пола интересовалась у меня, сможешь ли ты потянуть эту серию, и я ответил: да. Это была моя ошибка, — Стюарт улыбается ей как бы в утешение и с сожалением. — Поэтому мы тебя не увольняем, а только отстраняем, на месяц или два, пока все не рассосется. Пола обещает подыскать тебе другую работу, с понижением. Например, секретаря.
— Секретаря?
— Скорее всего, в другом отделе на другом этаже. Мы обсудим это чуть позже, — Стюарт по-прежнему улыбается, и Анне приходит в голову мысль, что он доволен; возможно, именно этого босс и добивался — чтобы она сплоховала и он мог от нее избавиться.
— Не надо ничего подбирать для меня. Я увольняюсь.
Его подбородок опускается.
— Мне предложили другую работу. Достойную работу пишущего журналиста.
— Анна, думаю, тебе не стоит принимать поспешных…
— Нет, спасибо. Я не нуждаюсь в ваших предложениях. По моему мнению, это целиком твоя вина. Я не хотела включать эти цитаты. Я не хотела даже задавать эти вопросы. Это все ты придумал, а теперь винишь меня, чтобы… прикрыть свою жопу.
Эта грубость ошарашивает Стюарта, и он вытягивает вперед руку:
— Анна, пожалуйста, не надо переходить на…
— Ну уж нет, — вставая, она почти кричит. — Я буду говорить всё, что хочу. Пошел ты вместе со всей этой туфтой, которую называешь журналистикой. Никакая это не журналистика, а просто заискивание перед корпоративными клиентами. Ты не распознаешь качественную статью, даже если ее засунут тебе в задницу.
Глаза Стюарта расширяются от удивления.
— Я не собираюсь быть секретарем ни у кого в этой лавочке. Я буду настоящим журналистом, пишущим на важные темы, — произнося эти слова, Анна тычет пальцем себе в грудь, примерно туда, где находится сердце. — Мило поболтали. Свидимся.
С этими словами она огибает стол и стремительно выходит через стеклянную дверь. Пересекая проход, она замечает, что Бен, Джессика и Майк таращатся на нее, даже не скрывая этого; наверно, ее выступление слышали все. Когда она приближается к своему столу, Ингрид поворачивается к ней на стуле с надломленным, трагическим выражением лица. Анна улыбается ей и прочим зевакам, демонстрируя полную безмятежность. Очень кстати, что она стала центром всеобщего внимания; возможно, с этой минуты так будет всегда. Коробка для личных вещей ей не нужна: на столе лежит лишь ее телефон, сообщник во грехе. Она смахивает его в сумку, швыряет на стол пропуск, берет пальто и идет по проходу, вероятно, в последний раз.
Чувствуя необходимость сказать что-то изумленным людям, которые провожают ее взглядами, включая Ингрид, идущую следом за ней к выходу, Анна поворачивается у двери и произносит:
— Не грустите. Вы меня еще увидите.
На Килберн-Хай-роуд Анна приезжает к одиннадцати часам. В каком-то смысле странно оказаться дома так скоро, но, с другой стороны, это самая простая вещь: она ушла на работу и вернулась после того, как ее уволили. Нет: сама уволилась, поправляет она себя. От этого ей становится немного легче, хотя ее все же расстраивает вид кафе, магазинов и зданий Килберна, над которыми она потешалась всего несколько часов назад; теперь они словно ухмыляются над ней в отместку, и их окна и двери напоминают обнаженные в усмешке зубы. Опустив голову, Анна спешит по улице и с облегчением сворачивает в пустой переулок, а потом погружается в тишину квартиры. Но когда она снимает пальто, кладет сумку и садится, оказывается, что расслабиться она не может. Нервы натянуты, как струна, и лицо Стюарта постоянно маячит у нее перед глазами. Анна мечется по гостиной, коридору, кухне — во всех комнатах тихо, как в морге, — и чувствует почти физическую потребность поговорить с кем-то. Ее первое побуждение — позвонить Заре, но отношения между ними
