лихо отплясывала на балах, в пьяном виде бахвалилась перед дамами, но ехать сражаться не спешила. А наемники стоили дорого, их было не так уж много. Несколько вражеских отрядов вторгались на русскую территорию. Появлялись возле Невеля, Опочки, но даже эти городки не осаждали, лишь грабили по окрестностям. Царских войск вблизи границы было гораздо больше, но и воеводы избегали столкновений с неприятелем. Не воспрепятствовали вылазкам литовцев на наши земли, не перехватили их. Зато устроили ответные рейды конницы до Витебска, Орши, Шклова — без боев, разоряя села и набирая побольше добычи.
Но вдобавок среди русской знати начались измены. И при этом неожиданно выяснилось, что царь… не может наказать своих высокопоставленных подданных! Не может по тем самым законам, которые вводил он сам, желая оградить простых людей от произвола. Но ведь и бояре не зря участвовали в законотворчестве. Судить знатное лицо могла только Боярская дума. Предусматривалась и возможность заступничества, взятия на поруки. Боярские кланы были связаны между собой родством, знакомствами, и Иван Васильевич опять столкнулся, по сути, с саботажем.
Еще до войны с Сигизмундом, летом 1561 г., выявилась измена князя Василия Глинского. Невзирая на родство с государем, он на самом-то деле никогда не состоял в числе близких царских сподвижников. Возможно, копил обиды с 1547 г., когда их семью оттеснили от власти. Зато Глинский дружил с бояриным Дмитрием Немым, одним из вернейших сторонников Владимира Старицкого. Историки предполагают, что Глинский «износил» сведения из окружения царя ко двору Старицких [411]. На чем он попался, можно увидеть по тексту крестоцеловальной записи, которую князь дал о себе. Он общался с какими-то «лиходеями» (не исключено — с лазутчиками, специально засылавшимися Сигизмундом). В разговорах звучало «лихо» на «Царя и Великаго князя Ивана Васильевича всеа Русии, и о его Царице и Великой княгине Марье, и о Государя моего детях и о их землях». Говорилось и о возможности сбежать в Литву. Эту вину Глинский за собой признал [412].
Но за него сразу нашлись заступники, обратились к митрополиту. Он ходатайствовал о помиловании, и царь согласился. Глинский перед Иваном Васильевичем и Макарием принес присягу, целовал крест не повторять преступлений (этих самых, перечисленных в крестоцеловальной записи), и был прощен. Да он и сам, похоже, одумался. Понял, что общение с «лиходеями» может завести слишком далеко. А государь ответил ему полным доверием. В конце того же 1561 г. назначил командовать армией, и Глинский действовал куда лучше, чем Курбский или Курлятев, прогнал Радзивилла из захваченного Тарваста. Царь за это наградил его, пожаловал в бояре — и больше на него не возникало никаких нареканий.
Но наличие скрытой оппозиции Иван Васильевич определенно чувствовал. Имел и подозрения, откуда может исходить угроза. После женитьбы на Марии Темрюковне он составил новую духовную грамоту. Наследником престола остался царевич Иван, но Владимира Старицкого царь уже не назначил вторым по очереди наследником. На случай, если сыну придется занять престол малолетним, был составлен совет опекунов. Но и в его состав государь не включил Старицкого, своего племянника Ивана Бельского, Глинского, Шуйских. Вошли только те, в чьей верности Иван Васильевич был убежден: Иван Мстиславский, Захарьины-Юрьевы, их родственники боярин Яковлев, окольничий Умной Колычев, молодые князья Телятевский (участник следствия над Адашевым и Сильвестром), Горенский [413].
А подозрения государя о ненадежности Ивана Бельского вскоре подтвердились. Почти сразу после начала войны с Литвой, в январе 1562 г., он был арестован за измену. В отличие от Глинского, дело не ограничивалось крамольными разговорами. Летопись сообщает, что Бельский «хотел бежати в Литву и опасную грамоту у короля взял; а с князем Иваном хотели бежать дети боярские Богдан Посников сын Губин, Иван Яковлев сын Измайлов да голова стрелецкий Митка Елсуфьев: тот ему дорогу на Белую выписывал». То есть были пересылки с Сигизмундом, от него Бельский уже получил документ для перехода линии фронта, а стрелецкий голова Елсуфьев уже выписал ему официальную подорожную в Белую, рядом с границей. Как выяснило следствие, литовцы наладили связи с Бельским через того же Елсуфьева, и он «подговаривал князя Ивана в Литву бежати» [414]. Да и Богдан Посников был не случайным лицом, его отец был одним из приближенных Адашева [415].
Переманивание Бельского стало частью целенаправленных подрывных операций Сигизмунда. В 1563 г. в тронной речи на польском сейме было объявлено — король твердо рассчитывает, что «много бояр московских, много благородных воевод, притесненных тиранством этого изверга, добровольно будут приставать к его королевской милости и переходить в его подданство со всеми своими владениями» [410]. Кстати, в рассуждениях о «тиранстве» и «изверге» стоит учесть: в данное время еще не был казнен ни один из знатных преступников. Невзирая на это, жупелы уже активно внедрялись.
А фигура Бельского в рамках таких операций была самой многообещающей! Племянник царя, первый по рангу аристократ, возглавлявший Боярскую думу! Вокруг него можно было создать «альтернативное правительство», развернуть агитацию, вызвать раскол в армии, смуту. Но накануне побега его обезвредили. Преступление было налицо, улики — беспорными. За такое отправляли на плаху. Но… дело не дошло даже до суда. Вельможи подключили митрополита, он опять выступил с «печалованием». А пятеро бояр выразили готовность взять Бельского на поруки. Государя не обрадовало их заступничество за изменника. Однако он смог выдвинуть лишь косвенные препятствия. Назначил огромный денежный залог, 10 тыс. рублей. Но инициаторы тут же собрали более ста представителей знати, согласившихся войти в состав поручителей. Им осталось сброситься по сто рублей, и сумму покрыли.
Тогда царь включил в поручную запись еще одно условие, до сих пор подобного не встречалось. Указывалось, что поручители отвечают за Бельского не только деньгами, а собственными головами. Нет, даже это не остановило заступников. Подписали без раздумий. И осознавая свою полную безопасность — разве царь стал бы казнить сто с лишним человек из княжеских и боярских родов? Уже в марте 1562 г. Бельский был освобожден, снова возглавил Боярскую думу. Но справедливо ли было казнить его сообщников, если прощен главный преступник? Царь и им смягчил приговор. Михайлова и Посникова били кнутом и отправили в тюрьму в Галич. Елсуфьеву за то, что подговорил Бельского бежать, урезали язык.
Иван Васильевич стал задумываться, как бы ослабить оппозиционную боярскую касту. Главная ее сила опиралась на обширные вотчины. Это был источник ее богатств. Вотчинник являлся полноправным «государем» в своих владениях. И хотя его лишили права казнить подданных, но строптивый холоп запросто мог сгинуть в боярском подвале. Крестьяне и слуги из поколения в поколение работали на одну семью, привыкли считать боярина персональным властителем. Воины его
