class="p1">– Да чего ж тут непонятного, – вздохнула Вера, когда он честно поделился с сестрой этими ощущениями. – У меня то же самое. На книжки смотреть не могу. Экзамены на носу, да не годовые, а выпускные, от этого зависит, попаду ли в институт или на Высшие курсы, – а я как на страницы с цифирью или, там, французским гляну, так выть хочется от тоски. Замерло всё, ни туда ни сюда. Эсдеки затаились. Выжидают, кого ещё Йоська с Валерианом «выдадут охранке». Иные поспешили скрыться, уехали. Иные сменили квартиры, видимо, надеются, что пронесёт, как в прошлый раз. И, увы, я так и не узнала, кто их таинственный покровитель, кто добился, чтобы после стрельбы и гибели жандармов их всех так быстро выпустили.
– Вот и Две Мишени ничего не узнал… – уныло дополнил Федя. – Йоську арестовать арестовали, а почему и отчего в тот раз он сухим из воды вышел – Бог весть…
Вера села рядом, на колени ей сразу же вспрыгнул изрядно выросший Черномор, уже далеко не тот крошечный котёнок.
– Вот и впрямь словно ждём чего-то, а чего?
– Ну, наверное, нашего бала. – Вера попыталась улыбнуться. – Надя уже все уши мне прожужжала о твоей подружке.
– Она не подружка! Она друг!
– Ах, простите, господин брат. Как я могла так спутать! – усмехнулась Вера. – Подружка – это романтические чувства, любовные письма, прогулки при луне. А друг – это с кем «Кракена» обсудить, да?
– Да, – смущённо буркнул бравый кадет.
– Ну прости, прости, дорогой. Значит, вы с Лизой пойдёте? А Петя Ниткин – с Зиной?
– Конечно. Как же иначе?
– Вот она, верность, – вздохнула сестра. – А то у моих одноклассниц что ни день, то трагедия – воздыхатель-кадет заметил в опасной близости от оной тальминки городского гимназиста и приревновал! Теперь неведомо, пойдёт на бал или нет! Кошмар, мир рушится, все четыре всадника Апокалипсиса коней седлают.
Федя попытался улыбнуться. Получилось плохо.
– А ты? Ты пойдёшь на бал?
– Мама очень огорчится, но нет, не пойду. Я ж тут была… с Валерианом… – Сестра вновь густо, мучительно покраснела, затеребила нервно косу.
– Ну и что? Давай я попрошу Ирину Ивановну, она знает всех кадет первой роты, и…
– Ещё не хватало! Учительница русской словесности в роли свахи для дочери полковника Солонова! – отмахнулась сестра. – Заниматься буду. Надя за нас двоих напляшется.
И до самой Пасхи не происходило решительно ничего. Лиза чувствовала неладное, обижалась, фыркала, но потом всё равно прощала.
– Ты мне что-то не можешь сказать, – грустно сказала она в их последнюю встречу перед самым балом. – Хочешь, но не можешь. И я хотела на тебя обидеться и назвать тебя гадким мальчишкой, но не могу.
Они брели по Соборной улице, медленно направляясь к Бомбардирской, к дому Корабельниковых.
– Зачем же меня называть гадким мальчишкой? – попытался отшутиться Федя. – Я хороший!
– Хороший, хороший, – вздохнула Лиза. – Но тайны хранить не умеешь. По глазам вижу. Ты, Федя, честный, а это в наше время тоже плохо. Но я подумала и поняла, что, если б ты мог, ты бы сказал. И я бы помогла. Зина, кстати, за Петей тоже что-то такое заметила, но ей не так это интересно. Они тут о физике спорят. И Петя Зине в альбом написал стихи про тригонометрию! Представляешь?
Эх, эх, подумал Федя горестно. Лиза всегда была своим парнем, не просто капризулей-гимназисткой, но рассказать ей про Ленинград и семьдесят второй год, про «народ и партия едины», про страшную судьбу государевой семьи Фёдор всё равно не мог. Как и Петя Ниткин не мог рассказать всего Зине.
От этих мыслей Федя вечно ощущал себя виноватым. И тогда, ещё подумав, принялся рассказывать про Илью Андреевича, про то, как в него стрелял Йоська Бешанов, слава Богу, не до смерти, и про то, как они с Петей теперь думают, как найти покушавшихся, потому что ясно ведь, что не просто так Йоська выдумал стрелять в немолодого учителя поздним зимним вечером. Кто-то ведь его подучил, но кто и зачем?
Лиза слушала с полуоткрытым ртом. А потом, когда Федя закончил, вдруг порывисто обняла за шею и сразу же отпрянула, заливаясь краской.
– Так вот что вы с Ниткиным нам рассказать не могли!..
Федя решил не спорить.
– Вот глупые! – решительно заявила Лиза. – Небось скажешь, «не хотели вас впутывать», да?
И вновь лучше было просто кивнуть.
– Чепуха! – Лизу просто переполнял энтузиазм. – Мы за это дело с Зиной возьмёмся и распутаем!
Вот и хорошо, подумал Фёдор. Распутывайте. Да подольше. Пока не решится куда более серьёзное…
Две Мишени, кстати, на все их с Петей расспросы насчёт Йоськи только разводил руками.
– Сам бы знать очень хотел, господа кадеты. Но, что мне рассказали друзья из Охранного, он отмалчивается. Сперва-то совсем «в отказ» пошёл, но тут всё-таки извлекли из-под спуда тот первый случай со стрельбой и гибелью жандармов, сказали, что сейчас на него всё спишут и пойдёт Йося не на суд присяжных, а под военно-полевой, после чего его вздёрнут – быстро и высоко. Это подействовало. Но признаётся Йоська только в мелких кражах да в одном вооружённом ограблении, а больше ничего на себя не берёт. Эсдекам, мол, служил за деньги, они хорошо платили. Правда, уже его пытаются вытащить.
– Это кто же, Константин Сергеевич?! – поразился Фёдор.
– А вот скверно, что никак и не выясним, – с досадой бросил Две Мишени. – То один сановник, то другой. Думцы. Либеральные журналисты. За этого Валериана, чтоб его, так не заступаются, как за безродного сироту Иосифа Бешанова.
– А сановников нельзя допросить? – наивно поинтересовался Петя Ниткин.
– Следователь аккуратно пробовал спрашивать, с чего бы у его превосходительства такой интерес к мелкому уголовному бандиту, и получал ответ, что, мол, прочёл в газетах, газетчики раздувают, создают общественное мнение и не лучше было бы закончить это как-то потише, а то ведь, не приведи Господь, полыхнуть может, как в девятьсот пятом, от случайной искры…
– Кто-то всем этим управляет, – с важным видом заявил Петя. – Кто советует репортёрам, о чём писать, кто материал в номер ставит.
– Верно, – кивнул Две Мишени. – Мы пытаемся до них добраться. Пытаемся, но пока никак. И всё равно остаётся до конца неясным, чем эсдекам так уж мешал Илья Андреевич. Ни одна версия до конца ничего не объясняет.
«Ни одна, – подумал Федя, – за исключением самой, с одной стороны, невероятной, а с другой – как бы ни единственно возможной…»
…Так, медленно и мучительно, наступала весна. Пасхальных каникул кадетам не полагалось, в отличие от гимназистов, только небольшой перерыв в занятиях.
