бригад только на той же «Комсомольской» семь, а на всех шахтах их более двадцати. Александр Васильевич доложил нам, какие результаты уже дало соревнование. Добыча золота возросла, и это наглядно показывает: мы идем верным путем, — Слепов сделал паузу, собираясь с мыслями, и продолжал ровным, спокойным голосом:
— Когда старатели поняли, что на их прииск еще рано ставить крест, когда в них вдохнули уверенность в завтрашнем дне, веру в собственные силы, объяснили, что надо и как надо делать, они показали себя. Успехи прииска — коллективный труд. И теперь наша с вами задача, задача коммунистов, всеми средствами помогать и дальше развивать соревнование, множить ряды ударников, учить их на примере других. Опыт передовиков должен стать достоянием каждого рабочего… Перед праздником в Златогорске проводится слет ударников второй пятилетки. Нам надо послать на него десять человек. Это должны быть самые достойные люди. Просьба подумать о кандидатурах. У меня все, товарищи.
Отодвигая стулья, члены бюро поднимались и, переговариваясь, выходили из кабинета. На столе Слепова зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Да, я. Не отвечал? Заседало партбюро. Нет, бюро уже закончилось. Что? Я не понял. Когда приехал? Только что? Слушай, Василий Павлович, может, лучше разговор на завтра перенести, на утро? Пусть товарищ отдохнет с дороги. Не хочет? Ну, хорошо, хорошо, приходите, будем ждать. Да, да, у меня.
Придавив левой рукой рычажок аппарата и не кладя трубку, Иван Иванович поискал глазами Майского. Тот как раз остановился у двери.
— Александр Васильич, задержись, пожалуйста.
— Кому я еще понадобился? — спросил директор, оглядывая кабинет. — Кто меня звал?
— Я, Александр Васильич, — Слепов поманил его пальцем.
— Да я два часа не курил, умираю.
— Ну покури и приходи.
Когда Майский вернулся, в кабинете, кроме Ивана Ивановича, никого не было.
— Сейчас придут Куликов и следователь из Златогорска. Он только что приехал. Просит принять по важному делу.
— Что-нибудь новое о Тарасенко?
— Я тоже так думаю. Раз приехал, значит, что-то в этом деле появилось, — рука Ивана Ивановича привычно потянулась к подбородку. — Слушай, тот старик, что у нас истопником работает…
— Сморчок? — подсказал Майский. Слепов поморщился.
— Да. А как он по документам числится, под какой фамилией?
— Шут его знает, по-моему, Сморчков, и то это в бухгалтерии придумали. Чего ты о нем вспомнил?
— Да так… Знаешь ли, сомневаюсь я что-то в его глухоте. Сдается мне, слышит он не хуже нас с тобой.
— Ну вот еще, зачем же ему притворяться глухим? Какая выгода?
— Не знаю, не знаю.
— Безобидный старикан. Службу свою несет исправно, — Майский прохаживался по кабинету, заложив руки за спину. Старался припомнить что-нибудь о Сморчке, что дало бы повод усомниться в его глухоте. В памяти всплыл вечер, когда он застал старика в этом кабинете у стола парторга. С тех пор прошло несколько лет, но сейчас он снова четко увидел Сморчка у стола. Не понравилось ему тогда поведение старика, но что именно — не мог объяснить.
— А почему ты о нем вспомнил?
Иван Иванович медлил с ответом.
— Сам не знаю… Показалось мне, слышит старик все, что вокруг него говорится. И вот… дай, думаю, проверю догадку. Опыт такой устроил: прихожу вот сюда — дня три назад это было, — он, Сморчок-то, уборку делает. Подметает, пыль вытирает. Достаю десять рублей, кладу на стол и говорю так негромко: деньги кто-то обронил в коридоре, не ты ли, отец? А в тот день получка была. Вполне, значит, могло случиться, что кто-то потерял десятку. — Слепов опять замолчал, нервно потирая подбородок.
Директор перестал ходить, выжидательно смотрел на Ивана Ивановича.
— И, представь, повертывается Сморчок ко мне, торопливо так повертывается, и говорит: я потерял. Выронил и не заметил, а потом по всем карманам искал. А ты, стало быть, подобрал. Мои деньги. И тут спохватился, умолк. Смотрит на меня растерянно. Потом в глазах испуг. Понял, промашку допустил. И руку, уже протянутую к деньгам, как от огня отдернул. А я будто ничего не случилось, будто ничего не заметил, говорю спокойно: если твои, так возьми.
— Взял? — вырвалось у Майского.
— Взял. А куда деваться-то? Забормотал что-то непонятное и скорей за веник.
— Выходит, твой опыт стоил десять рублей. Дороговато, парторг. Ну, а что это тебе дало? Какие отсюда выводы?
— Да никаких, — Иван Иванович пожал плечами, словно и сам удивлялся, зачем выбросил десятку. — Вот только теперь я точно знаю, не тугоухий он.
— А хотя бы и не тугоухий, что из того?
— Для чего же ему притворяться? Мы, бывает, при нем такие разговоры заводим, которые не обязательно слушать посторонним.
— М-да. Экспериментик. А, может, и не зря выбросил деньги…
— Посмотрим. Вот еще что хотел сказать тебе: письмо сегодня получил от Феди. Он твердо решил: поступает в военное училище. Кажется, в артиллерийское.
— А Яков не пишет?
— Нет. Федя сообщает, что Яков собирается уехать куда-то в Сибирь.
— Неблагодарный. Я же просил его вернуться в Зареченск.
— Разве ты не понимаешь, тяжело ему здесь. Отец не признает, Люба от него отказалась.
В дверь постучали, и она тотчас открылась. Вошел милиционер Куликов и с ним высокий подтянутый человек в черном кожаном пальто.
— Прошу извинить за поздний визит, — заговорил приезжий, — но у меня мало времени. Послезавтра я должен вернуться в Златогорск. Глеб Тихонович Смородинский, следователь уголовного розыска, — представился он, снимая форменную фуражку и обнажая бритую, слегка сдавленную с боков голову. Его внимательные карие глаза сначала остановились на директоре, затем обратились на парторга.
Слепов и Майский назвали себя. Все сели, придвинув стулья ближе к столу.
— Вам известно, товарищи, — заговорил Смородинский, — мы продолжаем розыски исчезнувшего еще весной драгера Тарасенко. Это трудное дело. Кое-какие следы имелись, и мы терпеливо шли по ним. Теперь установлено точно: совершено редкое по дикости преступление…
Следователь сделал паузу, открыл портфель, достал пакет в плотной черной бумаге.
— Драгер Тарасенко убит, товарищи, убит зверски, на дороге, по которой ехал. Выстрелами из охотничьего ружья центрального боя шестнадцатого калибра, пулей Жакана. Это произошло примерно в пятидесяти километрах отсюда. Вместе с ним убиты его жена и двое детей.
В комнате повисла напряженная, тяжелая тишина. Слепов, бросив карандаш, которым бесцельно водил по бумаге, взялся за подбородок. Майский, обхватив обеими руками колено, пораженный, откинулся на спинку стула, всем видом говоря: не может такого быть. И только Куликов, очевидно, уже знал об убийстве, а потому сидел спокойно.
— Да, товарищи, преступление. Не случайное. Оно было продумано и подготовлено заранее. Это мы точно установили. Преступники знали, по какой дороге и когда поедет Тарасенко. Чтобы остановить его, они загородили дорогу спиленным
