сам доктор?
— Ох, он! — проворчала Леонтина. — Доктор позволит уморить газом весь дом, а не привезет из больницы куска марли или ваты.
Она повернулась и ушла, так и не взяв противогаза, который Анна положила на стол. Жизнь или смерть. Возможно, уже с этой минуты придется выбирать? Ценой жизни других?
Анна выглянула в окно, а потом вышла на узкий балкон, с которого был виден угол Познаньской и Хожей. Перед аптекой уже стояла длинная очередь. Толпа женщин напирала на дверь, бурлила, волновалась.
«А я послала эту старую женщину за марлей, тампонами, ватой… Я, у которой есть противогаз, потому что Павел в состоянии сделать гораздо больше, чем люди, стоящие там, внизу», — терзала себя Анна. И неожиданно тем же самым движением, что и маршальша, сбросила бесценный аппарат на ковер.
Нет! Она не будет бояться. Никогда не будет бояться или спасаться от смерти за счет других. Разве не предсказывала ей прабабка из Круазика, что она никогда не узнает, что такое страх? Даже тогда, когда другие деревья, поваленные вихрем, начнут падать с откоса, обрушиваясь одно на другое, все быстрее, быстрее, быстрее? Когда вместе с деревьями, вырванными с корнями, весь склон рухнет в долину?
Итак, долина? Бескрайняя низменность? Дорога? И Сирена на посту у реки с мечом и без противогаза…
— Смеешься? — удивился Адам, войдя в комнату.
— А что я должна делать? Один противогаз на четверых взрослых, включая и мою тетку Кристин. А возможно, и на пятерых, если тебя не призовут. Потому что Данута, вероятно, останется у прабабки в «Мальве». Ох, если бы здесь был дед Ианн ле Бон! Он знал бы, кого надо сейчас окунуть в Вислу. И держать там долго, очень долго.
Позвонил Павел. Он говорил кратко, загадочно:
— Я буду у вас с Паулой сегодня вечером.
— Что-нибудь случилось?
— Да.
Павел пришел даже раньше, чем обещал, и сообщил Корвинам, что Риббентроп в Москве и что переговоры с новым союзником, на которые решился Гитлер, после того как Беком были отвергнуты все его предложения, более чем тревожны.
— Но ведь это были не предложения, а требования! — возмутился Адам. — Попытки оказать такое же давление, как на чешского Гаху. Не хочешь ли ты, чтобы наш министр сначала, как тот, упал в обморок, а потом согласился абсолютно на все?
— Нет, я этого не хочу, — возразил Павел Толимир. — Дошло до того, что я уже не знаю, чего бы я себе в этой ситуации мог пожелать. Мы не хотим ни присоединяться к антикоминтерновскому пакту Берлин — Рим — Токио, ни выразить согласие на предложения русских.
— Которые заходят далеко, — вмешался доктор.
— Именно этого и боится Бек: что они в прямом смысле заходят далеко, — добавил Адам.
— Не может быть в безопасности дом, поставленный на песке, не перепутье, — проворчал Павел.
— Давайте проклинать эту долину, но будем защищать ее. Защищать!
— Почему ты повышаешь голос?
— Потому что другие тоже кричат.
Павел встал и начал прощаться:
— Бегу. Но завтра зайду, если узнаю, чего добился Риббентроп.
— Ничего он не добьется.
Риббентроп добился, но все это уже происходило без участия польских политиков, и Речь Посполитая вышла из игры. Адам на следующий день не поверил Павлу:
— Ты говоришь, пакт Риббентроп — Молотов? Пакт о ненападении между двумя государствами?
— Да, неожиданное известие, и его не будут комментировать ни радио, ни пресса, советский посол заверил, что абсолютно ничего не изменилось и остаются в силе польско-советские договоры, в том числе и торговые. Но люди… Раньше они слепо верили, что союзы — раз заключенные — что-то значат. Особенно с Францией. Точно так же они верят в слова Рыдза-Смиглого, что мы не отдадим ни одной пуговицы на мундире польского солдата.
— Перестань!
— Это легче всего сказать, — пробормотал Павел. — Труднее добиться, чтобы в других столицах перестали решать без нас о нас. — Он нервно погасил сигарету которую только что закурил, и спросил: — Могу ли я попросить тетю дать мне глоток чего-нибудь покрепче?
Пани Рената молча наклонилась и хотела было нажать кнопку звонка возле своего прибора, но Анна ее опередила:
— Нет-нет! Я сделаю это сама.
— Почему? — удивилась свекровь.
— Потому что Лео, потому что они все… — запуталась Анна, покраснев, но было видно, как ей не хочется вызывать прислугу.
Звонок так и не зазвенел; Анна подошла к буфету и поставила на стол бутылки и рюмки. Одну она оставила в руке и подсунула Адаму, который разливал водку.
— Налей и мне, — попросила Анна.
— Ты пьешь? — удивился он.
— А ты… ругаешься?
Они долго смотрели друг на друга.
Если существовал первый день творения, то почему не мог существовать и первый день гибели, когда начинают разваливаться не только карточные домики, но и мощные стены и пролеты мостов? Леонтина без противогазной маски… Беззащитная Леонтина. В то время как лица западных политиков, решающих в этот момент судьбы Европы, были скрыты под масками. На одних губы растягивались в гримасе злости и презрения, на других — иронии, на третьих — лицемерия и страха.
Первый день гибели, когда люди неожиданно кажутся другими, не похожими на себя…
— Ты пьешь?
— Ты ругаешься?
— Ты начинаешь сомневаться?
— А ты ничего уже не можешь понять? Ничего?
Святая Анна Орейская! Разве может кто-нибудь охватить разумом бессмысленность, жестокость и скорбь гибели?
Числа двадцать четвертого августа начали говорить о всеобщей мобилизации, и отцы семейств телеграммами, телефонными разговорами собирали свои семьи из всех уголков Польши, из пансионатов и лесных сторожек.
С подваршавских дач звонили жены своим мужьям, вырвавшимся на короткий отдых в горы:
— Передайте, пожалуйста, моему мужу, что сейчас не время заниматься альпинизмом. Пусть срочно возвращается в Варшаву, немедленно. Иначе потом…
Но, по сути дела, никто не знал, что может случиться потом. Главное — вместе выстоять, выдержать этот девятый вал, несущий гибель, избежать разлуки. Всех пугало одиночество, гибель в пустоте, в совершенно чужом, непонятном хаосе…
И как раз на следующий день, когда вагоны были набиты битком и люди сидели на чемоданах в коридорах, даже в туалетах, экстренные выпуски вечерних газет торжественно объявили об английских гарантиях, о заключении союза между Польшей и Великобританией. Говорили, что договор о взаимопомощи будет подписан в тот же вечер.
— Павел, — позвонила Анна, — ты не зайдешь к нам сегодня на Хожую?
— Нет, не смогу. Но ты понимаешь, что значит это фантастическое известие? Возможность англо-германской войны, которой Гитлер любой ценой старался избежать. Ведь он боялся не Франции, а…
— Прошу тебя, ничего не говори. Это такой счастливый момент, а я…
— Прости, я всегда забываю, Анна-Мария.
— Нет, нет! Я — Анна, Анна,
