Даже с ним.
— Мейделин… — и Максвелл прижимается губами к моему виску.
Я обнимаю его за плечи и утыкаюсь лицом в его шею. Мне хорошо — настолько хорошо, что я даже начинаю погружаться в какое-то приятное забытье, с каждым мгновением погружаясь все глубже. Но мысль, молнией мелькнувшая в голове, в одночасье заставляет встрепенуться.
— Риндан!
Я испуганно гляжу на инквизитора, пытаясь понять, как сказать. За всей этой ситуацией, нервами и размышлениями я совсем забыла о насущном.
— Я… я не была у Тревора! — выпаливаю разом и прикусываю губу.
Слова Ирмиса, будто по заказу, начинают звенеть в ушах. Как же я не вспомнила об этом? Ведь теперь, получается, я вполне могу быть…
— Ты о противозачаточном заклинании? — серьезно уточняет Максвелл.
Не в силах выдавить ни звука, я только киваю.
— Ничего страшного, — зеленые глаза теплеют, — моего ещё хватит примерно на полгода.
Он еще некоторое время смотрит на меня, а затем тихо, будто по секрету, добавляет:
— Но больше я его ставить не буду.
И пока я, приоткрыв рот, думаю, что значит эта фраза, инквизитор надевает свитер, приглаживает волосы и устраивает меня на кровати. И, лишь когда я оказываюсь в коконе из одеяла, наклоняется и нежно целует меня в нос:
— Пойду сдамся твоей сестре на жаркое.
Я тихо смеюсь:
— Она добрая.
— Не сомневаюсь, — улыбку мне возвращают, — но это не отменяет факт моего опоздания. Ты спать-то собираешься?
Я качаю головой. После того, что произошло сейчас, меньше всего мне хочется спать.
— Я хочу знать, что произошло, — сообщаю.
— Понимаю, — серьезно кивает тот, — и расскажу это тебе, как только перед глазами будет полная картина, — и с этими словами он закрывает за собой дверь, оставляя меня наедине с моими мыслями и тонким ароматом можжевельника.
Следующие дни похожи друг на друга. Утром меня всегда будит Адель — она приносит завтрак и рассказывает простые новости. Сестра явно чувствует себя отрезанной от мира — и я с радостью болтаю с ней часами, прерываясь только на возню с Мейри. Из кровати Джо меня пока что не выпускает — хотя от него явно не укрылся факт нашего с Ринданом уединения — и лишь посмеивается в ответ на мои горячие просьбы дать мне хотя бы спуститься на первый этаж.
Риндан больше не приезжает — зато звонит по нескольку раз в день и мы общаемся по перенесенному в моему комнату рабочему передатчику Джо. Долгими разговоры не получаются: Максвелл по уши завален работой, но даже нескольких минут хватает, чтобы у меня за спиной выросли крылья.
Королевский дознаватель в сопровождении Ирмиса приезжает на четвертый день. Он несколько часов по кругу задает мне одни и те же вопросы, касающиеся Алвиса и Вальтца. Сидя в подушках, я до мельчайших деталей вспоминаю все наши разговоры с Лавджоем, обстоятельства нашего недолгого путешествия в Лаерж и особенно — диалог внизу, в хранилище. Это все дается мне достаточно легко, в отличии от моего организма — и, когда дознаватели наконец прощаются, я чувствую себя так, будто по мне с десяток дилижансов проехал. Даже от предложенного Джо снотворного не отказываюсь — наоборот, прошу двойную порцию и в сон погружаюсь с плохо скрываемой радостью.
Глава 26
Проходит еще несколько дней прежде, чем в веренице однообразных будней что-то меняется. Начинается все стандартно — звонком в дверь, который я уже научилась слышать даже сквозь плотно закрытую дверь. Но взволнованно-радостный голос Адель заставляет меня вслушаться в происходящее — но я только и слышу, что суету внизу и скрип лестницы.
Максвелл появляется на пороге внезапно и я не сдерживаю радостного возгласа. Риндан тоже рад — я не успеваю сказать ровным счетом ничего, как оказываюсь в теплых объятиях. От инквизитора пахнет морозом и почему-то специями и я утыкаюсь носом в свитер, с наслаждением вдыхая новые запахи.
— Я тебе книги привез, — шепчет Риндан мне прямо в ухо, — в книжную лавку новый завоз был.
Но я счастлива и без книг — и лишь обхватываю его крепче за шею.
— Еще сладостей. Твои племянники, судя по всему, счастливы.
— Ещё бы, — наконец поднимаю голову, — им прошлых на один зуб хватило.
— Обжоры, — беззлобно сетует инквизитор, — прямо как мои сестры.
Но меня уже не обмануть — я вглядываюсь в его лицо, понимая, что не все так просто.
— Ты просто приехал или…
— Или, — кивает Риндан, — мы наконец-то закончили предварительное расследование. Только документы вначале подпиши.
Но я уже и без того вижу темную папку, зажатую в руке мужчины. Кажется, ему удалось сделать невозможное — и оформить мне допуск к делу. Интересно, чего ему это стоило?
Я подписываю документы — их чертовски много и пару раз даже приходится брать передышку, чтобы перо не дрожало в пальцах. Но Максвелл терпеливо ждет рядом. Судя по всему, он не торопится и, стоит мне расправиться с последним приказом, одобрительно кивает.
— Я не думал, что так все повернется, — признается он, откладывая папку на прикроватную тумбочку, — признаться, недооценил.
— Алвиса? — я удобнее устраиваюсь на подушке.
— Все, — неопределенно машет рукой инквизитор, — хотя в первую очередь, конечно же, его. Но давай я лучше начну сначала?
— Со взрыва лаборатории?
Но Риндан качает головой.
— Намного раньше.
С минуту в комнате царит тишина и, глядя на окно, за которым крупными хлопьями падает снег, я настраиваюсь на разговор. Долгий — сомнений в этом у меня нет.
— Все началось около тридцати лет назад в одной дружной столичной семье, — тихо начинает Максвелл и я откидываюсь на подушку, прикрывая глаза и отдаваясь рассказу, — пожилая бездетная чета все-таки решилась усыновить ребенка — десятилетнего мальчика-сироту, который рос в одном из столичных приютов.
— Вальтца?
— Да. Они были рады даже такой возможности продолжить свой род. Собственно, Лавджой ни в чем не нуждался — баловали его безмерно, давая возможность делать все, что вздумается и исполняя все прихоти. Но Вальтц не наглел. К тому же, в нем открылась безмерная тяга к знаниям, которая только радовала приемных родителей. А когда выяснилось, что он еще и одаренный…
— Разве так бывает? — я приоткрываю глаза, — разве это не известно заранее?
— Бывает, — морщится Риндан, — к сожалению, в приютах зачастую не знают о прошлом детей, которые поступают к ним на воспитание. Собственно, и не хотят знать — но Лавджой и не рассказывал. Лишь в восемнадцать, когда у него пробудился дар он сообщил, что был инициирован. Говорил, что не помнил этого раньше — хотя теперь я в этом сомневаюсь, — инквизитор коротко улыбается.
