Мюзикл «Джекил и Хайд» Все замерло.
Точнее, нет, не так.
Море волнуется раз, подхватывая волнами все, что не лень, и неся вперед, чуть подбрасывая.
Море волнуется два, вытягивает водоросли со дна, а после становится оранжево-малиновым, словно перекрашиваясь в сироп. Это солнце вливается в природный коктейль, который обязан называться «секс на пляже», наконец-то доводя его до готовности. Цвета накладываются слоями…
Море волнуется три, и волны падают, как свои картонные аналоги в кукольном театре, наполняя огромный напиток колпаком из пены.
А вот теперь, все замерло.
Словно потоки воды резко заморозили, или кадр из кинопленки вырезали и положили на стол.
Все замерло, чтобы вдалеке можно было разглядеть несколько застывших на горизонте черных пятен, мелких, как крупинки песка.
Но достаточно немного увеличить картинку, и точки начнут постепенно принимать форму.
Это вороны.
Они торчат на фоне картины в ярких акварельных тонах, как пятна от уголька, словно какой-то вандал выжег их прямиком на полотне.
Но вороны черны вовсе не оттого, что они — злые и мрачные птицы. Может, у них вполне себе хорошее чувство юмора, хотя, птицам в принципе не положено это самое чувство юмора. Главное — чтобы была еда, а остальное, так, мелочи.
Вороны черны оттого, что видят вокруг. Они словно чернилами впитали весь окружающий негатив в оперение.
Птицы замерли над чем-то, похожим на трупы — кажется, совсем свежими.
И словно продолжение работы выдуманного вандала, еще одно черное пятно, но большое, склонилось над телами…
А вот это уже спина человека.
Если приглядеться еще получше, то где-то вдали, за гранью картины и мира, словно с обратной стороны воображаемого полотна, мерцает последнее чернильно-угольное пятнышко. И оно, вопреки тому, что все остальное замерло, движется…
Потому что оно — нечто иное.
Но разве несколько черных пятен испортят яркость общей картины?
Конечно, нет.
И все вновь оживает.
Больше всего это касалось Ромио, который, казалось, и не собирался приходить в движение. Застыл, смотря на потоки воды, которые словно уходили из-под ног (они действительно это делали). Хотя, эмоции на лице вновь стали выстреливать пулеметной очередью, непрозрачно намекая на то, что романтику откровенно нездоровилось. Строго говоря, он был готов вывернуть свой внутренний мир наружу и показать его морю. Образно говоря, конечно.
Ветер дул так, словно кто-то включил огромный фен — с одной стороны, никому он особо не мешал, а с другой — жутко надоедал. Потоки воздуха трепали волосы, превращая даже самые красивые прически в черт знает что. Ветер постоянно заставлял море играть в старую добрую игру, где надо было волноваться три раза. Только вот самое забавное, что потоки воздуха решили превратить это безобидное развлечение в пытку, потому что цикл «раз-два-три» повторялся вновь и вновь. Но эта игра не была бы собой, если бы не прибавка в конце: «морская фигура на месте замри».
Собственно, в данном случае — не обязательно морская.
— Морская болезнь? — осведомился молодой матрос, явно данным видом заболевания никогда не страдавший. Иначе понял бы, что Ромио сейчас точно не до разговоров.
— Думаю, он вспомнил бы о ней до того, как садиться на корабль. Даже в экстремальных условиях, — вздохнула Лолли, полной грудью втягивая приятный морской воздух. — Хотя, кто его знает, он у нас странный экспонат…
— Да не было у меня никогда этой болезни, — выдавил из себя романтик и тут же замолчал под натиском подступающего внутреннего мира. — Просто как-то поплохело…
— И с чего же ты тогда так мучаешься?..
— Не знаю. Намазался тем кремом из, вроде, «Страшной силы», вышел на воздух, а потом…
— А, крем. Ну, тогда ясно дело.
— Но он же так смягчает кожу! Даже не предст…
— Да, мне ясен твой диагноз, — девушка вздохнула так, словно из носа вылетал не воздух, а свинец.
— И что же это? — поинтересовался молодой матрос, который все еще копошился рядом с парочкой.
— Идиотизм с примесью легкомысленности. Устроит?
Юноша посмотрел на Ромио, смерил его таким взглядом, каким обычно рассматривают экспонаты в музее, и отвернулся как раз в тот момент, когда внутренний мир романтика вырвался наружу.
— Да, — согласился он с медицинским заключением Лолли и, насвистывая что-то под нос, удалился.
— А где там, кстати, Инфион? — закрутила вдруг девушка головой.
Это большой загадки не составляло.
Волшебник стоял около противоположного борта и смотрел вперед, пока ветер трепал волосы, щекотал бороду и баловался с жилеткой. Мыслительный процесс Инфиона на данный момент представлял собой тоталитаризм, где одна идея заарканила все другие и не давала вниманию сосредоточится на недо-мыслишках. Собственно, думал волшебник вот о чем:
— Хочу домой.
При этом Инфион прекрасно понимал, что, останься он в Златногорске, все — прощай, жизнь в общем и целом. Но все же, неодолимое желание прилечь на родную кровать брало свое. И никакие госпожи Фить’или, Фусты и Носсы Совайцы никак не омрачали эту мысль. Но вихри слов в голове, которые можно представить, как бесконечные потоки букв, или как обрезки газетных полос, что сыплются дождем, постепенно затихали…
