Закончился же концерт как-то сам по себе. Из седой дымки вдруг появились лес и река, белый лебедь, влекущий за собой лодку, и красавец рыцарь в серебряных лучезарных латах с кудрями русых волос, спадавшими ему на плечи. Рыцарь душевно запел, обращаясь к лебедю: «О, ле-ебедь мо-ой, ты в грустный, тоскли-ивый час приплыл за мной в после-едний раз…».
Рядом с лодкой появились и все остальные участники концерта. Все они с помощью рыцаря сели в суденышко, и оно, тут же отчалив от берега, плавно заскользило по темной глади воды. В зале наступила мертвая тишина. Никто не кашлял, не вздыхал, не чихал. Все звуки в зале буквально умерли. Публика с небывалым напряжением следила за событиями на сцене. А рыцарь по имени Лоэнгрин с упреком обращался к девушке Эльзе, которая нарушила данное ему обещание: «Ах, Эльза, только год ты ждать должна бы…»
Неожиданно над водной поверхностью неизвестно откуда появился ослепительно белый голубь. Он ловко подхватил тонкую серебряную нить, привязанную к носу лодки, и на удивление легко увлек ее за собой. И тут как-то быстро стало смеркаться, над водной поверхностью все сильнее и сильнее начал клубиться белый туман. Он густел буквально на глазах, и вот уже лодка с идолами мировых сцен исчезла из поля зрения, а голос рыцаря в серебряных латах звучал все тише и тише. Еще были слабо различимы его последние слова: «Прощай, прощай, прощай, друг милый мой…».
И вот сцена погрузилась в полную темноту. Буквально околдованные и завороженные чудесными голосами выступивших перед ними кумиров, посетители этого без всякого преувеличения необычайного зрелища дружно поднялись со своих мест и минут пятнадцать в едином порыве дружно и неистово аплодировали уплывшим от них исполнителям. Никто в зале не желал верить в то, что уже все закончилось, что выступления знаменитостей уже остались позади. Они еще продолжали надеяться на какое-то новое чудо. Но чуда, как выяснилось впоследствии, не произошло. Занавес оставался все таким же мертвым и темным, и ни одно движение его больше не оживило.
В порыве чувств некоторые журналисты и взволнованные посетители, забыв всякие предостережения по этому поводу ведущего концерта, кинулись за кулисы, надеясь увидеть, застать хоть кого-нибудь, хоть что-нибудь, что приоткрыло бы завесу над тайной необычного представления. Но напрасно. Ни ведущего концерта Ордалиона Черторижского, ни главного устроителя этого поистине волшебного действа доктора Гонзаго, ни самих певцов там больше не было. Они словно сквозь землю провалились. Впрочем, к удивлению охваченных страстным порывом людей, там вообще никого и ничего, что хоть чем-то напоминало бы недавние действа, не было… Концерт так же странно закончился, как и начался.
Люди выходили на улицу из здания культурно-спортивного комплекса «Арена-2000» как будто совсем другими, гораздо более наполненными, содержательными и обновленными. Внутри их еще жила замечательная музыка и восхитительные голоса. Разговаривать громко не хотелось. Это было совсем неуместно. Ах, как бы хотелось еще хоть один только раз пережить эти волшебные мгновения, еще раз приобщиться к настоящему искусству бельканто, способному творить с людьми настоящие чудеса! И как дико на этом фоне звучали глупые песенки модной попсы. Какой непереносимый протест охватывал еще пребывающих в наслаждении прекрасными звуками людей, и каким страстным было желание прогнать от себя подальше, лишив голоса, этот низкопробный музыкальный продукт!
Толпа выходивших людей уже заливала почти всю площадь перед «Ареной-2000», когда трое каких-то небрежно и броско одетых парней решили развеселить притихшую человеческую массу и включили на полную катушку свой переносной магнитофон. Из хрипловатых динамиков этой музыкальной шкатулки понеслись совсем нелепые звуки и слова, озвученные мужскими голосами просьбы девушки о том, что молодой человек непременно должен целовать ее везде, потому что она взрослая уже… И тут же двое очень внушительных мужчин в отличных светлых костюмах преградили весельчакам дорогу.
— А ну, выключи свою поганую шарманку, — сказал один из них, буравя парня, державшего магнитолу в руках, испепеляюще-пронзительным взглядом, — пока я ее не разбил о твою глупую пустую головенку.
Парень удивленно вытаращил глаза и открыл рот.
— А чего мы сделали-то? — начал было говорить другой, со стриженным наголо затылком и еле наметившейся на подбородке козлиной бородкой. — Мы так же, как и все тут… — Но закончить фразу он не успел.
— Нет, не как все, — низким басом нетерпеливо добавил второй. — В том-то все и дело, придурок. Считаем до трех. Раз, два…
Парень, мгновенно среагировав, тут же выключил магнитолу, и они с испуганными глазами почти бегом направились подальше от очевидных для себя неприятностей.
Но я буду слишком категоричным, если стану утверждать, что все зрители без исключения оказались во власти сильных переживаний. Ведь не зря же утверждают, что сколько людей, столько и мнений. Вот, к примеру, в толпе вышедших из здания находился один очень солидный с виду гражданин в отличном сером костюме. И носил этот самый гражданин такую мягкую полудетскую фамилию Котяткин, которая, откровенно говоря, сочеталась с его внешностью ну как седло с коровой. Несомненно и определенно, всего скорее ему подошла бы фамилия Мордоворотов. Так вот Сережа Котяткин преодолел входные двери «Арены-2000», огляделся по сторонам, явно что-то выискивая для себя, и, хмыкнув и покачав головой, обратился к своей даме с такими словами:
— Это… слышь, Галюня, ну и как тебе представленьице-то показалось?
— Отпадно, Сержант, — хлопнув накладными ресницами, ответила ему томная блондинка с ярко-красными пухлыми губами. — Шикарные мальчики, так прилично заливались. Как в роще соловьи. И у этой самой, как ее там… Марии… Колос, по-моему, — произнесла она с ударением на первый слог, — голосишко тоже ничего. Светкина мамашка от нее без ума. А тебе самому-то, котенок, как? Ты вроде бы даже немного и вздремнул?
— Так, это… было чуток, Галюня. В один момент штой-то так печально сделалось, что я точно как куда-то провалился. Это… знаешь, я давно заметил, что под такие вот… тонкие и сладкие голоса мне спится всегда хорошо. — И он громко и радостно загоготал. — Слышь, это… а чего это бабы вокруг слезы все время вытирали? Неужели так шибко в переживания впали? — И тут он, наконец-то, увидел то, что хотел. Не дослушав ответ спутницы и схватив ее за руку, он с радостным выражением лица потащил девицу к продавцу мороженого. — Пошли-ка, подруга, освежимся чуток, а то я весь штой-то прямо взопрел.
Через самое короткое время, оказавшись у ларька с мороженым, Котяткин обшарил витрину глазами и, протянув деньги девушке-продавцу, нетерпеливо попросил:
— Это… слышь, красотуля, ну дай же, дай нам поскорее два эскима…
Сильно покраснев от обиды, что нужно завершать столь интереснейший и такой насыщенный событиями день, солнце нехотя скатилось за горизонт, и на смену ему все смелее наступали упрямые тени.
Уфимцев и Ева, обмениваясь впечатлениями о концерте, городским транспортом добрались до волжской набережной, где толпы горожан уже жаждали традиционного для праздничного дня зрелища — вечернего фейерверка. Уфимцев почувствовал необычайную легкость и раскованность. Жившее в нем до этих самых минут постоянное напряжение вдруг куда-то пропало. Слова, как любимая песня, так и полились бурным потоком из него. Он был сегодня явно в ударе, постоянно острил, иронизировал и развлекал. Он чувствовал, что с ним случилось, что с ним произошло что-то совершенно необыкновенное, как там, на поистине волшебном концерте. А Ева, глядя на него, только смеялась, заливаясь звонким колокольчиком, и в глазах ее было написано так много хорошего и неподдельно счастливого.
