– Вы говорите – ему помогали, брат Марплз? Еще бы емупомогали! Пожили бы у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всегоони у нас потаскали, – ну все тащили, только под руку подвернется! И ведьзаметьте себе – мы жили все время. Эту самую рубашку стянули прямо с веревки. Ату простыню, из которой у них сделана веревочная лестница, они уж я и не помнюсколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а старую сковородку– где это мне теперь все упомнить? А мое новое ситцевое платье! Мы ведь мы сСайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили, я вам уже говорила, да такничего и не выследили. И вдруг в самую последнюю минуту – нате вам! –проскользнули у нас под носом и провели нас, да и не нас одних, а еще и целуюшайку бандитов с индейской территории, и преспокойно удрали с этим самым негром,– а ведь за ними по пятам гнались шестнадцать человек и двадцать две собаки!Разве черти какие-нибудь могли бы так ловко управиться, да и то едва ли.По-моему, это и были черти; ведь вы знаете наших собак – очень хорошие собаки,лучше ни у кого нет, – так они даже и на след напасть не могли ни единого раза!Вот и объясните мне кто-нибудь, в чем тут дело, если можете!
– Да, это, знаете ли…
– Боже ты мой, вот уж никогда…
– Помилуй господи, не хотел бы я быть…
– Домашние воры, а еще и…
– Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!
– Побоялись бы жить! Я и сама боялась – и спать ложиться ивставать боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они только неукрали… можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, когда сталоподходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже начала бояться, как бы онидетей не украли. Вот до чего допила, последний рассудок потеряла! Сейчас, днем,все это кажется довольно глупо, а тогда думаю: как это мои бедные Том с Сидомспят там наверху одни в комнате? И, господь свидетель, до того растревожилась,что потихоньку пробралась наверх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. Ивсякий бы на моем месте запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься –чем дальше, тем хуже, час от часу становится не легче, в голове все путается, –вот и делаешь бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком даоставалась бы там одна в комнате, а дверь не заперта…
Она замолчала и как будто задумалась, а потом медленноповернулась в мою сторону и взглянула на меня; ну, тут я встал и вышелпрогуляться. Говорю себе: «Я, пожалуй, лучше сумею объяснить, почему сегодняутром нас не оказалось в комнате, если отойду в сторонку и подумаю, как тутбыть». Так я и сделал. Но далеко уйти я не посмел, а то, думаю, еще пошлеткого-нибудь за мной. Потом, попозже, когда гости разошлись, я к ней пришел иговорю, что нас с Сидом разбудили стрельба и шум; нам захотелось поглядеть, чтоделается, а дверь была заперта, вот мы и спустились по громоотводу, обаушиблись немножко и больше никогда этого делать не будем. Ну, а дальше я ейрассказал все то, что рассказывал дяде Сайласу; а она сказала, что прощает нас,да, может, особенно и прощать нечего – другого от мальчишек ждать неприходится, все они озорники порядочные, насколько ей известно; и раз ничегоплохого из этого не вышло, то надо не беспокоиться и не сердиться на то, чтобыло и прошло, а благодарить бога за то, что мы живы и здоровы и никуда непропали. Она поцеловала меня, погладила по голове, а потом задумалась и сталакакая-то скучная – и вдруг как вздрогнет, будто испугалась:
– Господи помилуй, ночь на дворе, а Сида все еще нету! Кудаон мог пропасть?
Вижу, случай подходящий, я вскочил и говорю:
– Я сбегаю в город, разыщу его.
– Нет уж, пожалуйста, – говорит. – Оставайся, где ты есть.Довольно и того, что один пропал. Если он к ужину не вернется, поедет твойдядя.
Ну, к ужину он, конечно, не вернулся, и дядя уехал в городсейчас же после ужина.
Часам к десяти дядя вернулся, немножко встревоженный – ондаже и следов Тома не отыскал. Тетя Салли – та очень встревожилась, а дядясказал, что пока еще рано горевать: «Мальчишки – они и есть мальчишки; вотувидишь, и этот утром явится живой и здоровый». Пришлось ей на этомуспокоиться. Но она сказала, что не будет ложиться, подождет его все-таки исвечу гасить не будет, чтобы ему было видно. « А потом, когда я лег в постель,она тоже пошла со мной и захватила свою свечку, укрыла меня и ухаживала замной, как родная мать; мне даже совестно стало, я и в глаза ей смотреть же мог;а она села ко мне на кровать и долго со мной разговаривала: все твердила, какойхороший мальчик наш Сид, и никак не могла про него наговориться и то и делоспрашивала ценя, как я думаю: не заблудился ли он, не ранен ли, а может,утонул, может быть, лежит в эту самую минуту где-нибудь раненый или убитый, аона даже не знает, где он… И тут у нее слезы закапали, а я ей все повторяю, чтоничего с Сидом не слупилось и к утру он, наверно, вернется домой; а она меня топогладит по руке, а то поцелует, велит повторить это еще раз и еще, потому чтоей от этого легче, уж очень она беспокоится. А когда она уходила, то посмотреламне в глаза так пристально, ласково и говорит:
– Дверь я не стану запирать, Том. Конечно, есть и окно ягромоотвод, только ты ведь послушаешься – не уйдешь? Ради меня!
Уж как мне хотелось удрать, посмотреть, что делается сТомом, я так и собирался сделать, но после этого я не мог уйти, Даже заполцарства.
Тетя Салли все не шла у меня из головы, и Том тоже, так этоя спал очень плохо. Два раза я спускался ночью по громоотводу, обходил домкругом и видел, что она все сидит у окна, усмотрит на дорогу и плачет, а возленее свечка; мне очень хотелось что-нибудь для нее сделать, только ничего нельзябыло; дай, думаю, хоть поклянусь, что никогда больше не буду ее ворчать. А втретий раз я проснулся уже на рассвете, спустился вниз; гляжу – а тетя Салливсе сидит там, и свечка у нее догорает, а она уронила свою седую голову на руку– и спит.
Глава 41
Перед завтраком старик опять ездил в город, но так и неразыскал Тома; и оба они сидели за столом задумавшись и молчали, вид у них былгрустный, они ничего не ели, и кофе остывал у них в чашках. И вдруг старикговорит:
– Отдал я тебе письмо или нет?
– Какое письмо?
– Да то, что я получил вчера на почте?
– Нет, ты мне никакого письма не давал.
– Забыл, должно быть.
И начал рыться в карманах, потом вспомнил, куда он егоположил, пошел и принес – и отдал ей. А она и говорит:
– Да ведь это из Сент-Питерсберга от сестры!
