сидеть на одном месте, и лишь тьма ещё сильнее налилась в её глаза.
— С-слушай, — цепенея, пробормотала я. — Давай приблизим весну. Ты ведь тоже этого хочешь. Тебе же плохо. И мне плохо. И так уж вышло, что весна нужна позарез нам обеим.
Птица-Весень вмиг перестала дрожать. Она слегка подняла голову и уставилась на меня своей ослепительной и неопровержимой тьмой, метя кончиком клюва-иглы аккурат в переносицу.
Пора, решила я и, сняв с клетки пружинный крючок, отворила дверцу и отошла на шаг — всего на шаг, хотя по-хорошему, вообще-то, стоило бы без оглядки бежать.
Птица-Весень выбралась из заточения с неохотой, словно где-то в глубине своей очерствевшей птичьей души предвидя, чем её освобождение обернётся.
Она смотрела только на меня, а я — на неё. И мною безголосо командовали:
«Вытяни руку, закатай рукав выше локтя, подойди. Ближе. Ближе. Ближе».
И когда Птица-Весень впилась в мою руку клювом-иглой, я лишь пискнула: не так уж было и больно, всё равно что от укола в вену, когда анализ крови берут.
Правда вот, что-то наш анализ слегка затянулся.
Она пила мою кровь, разбавленную светом дракона, и ноги с трудом меня держали. Я была не в силах смотреть на точку проникновения и чувствовала, что слабею, что ещё немного — и в жилах Нойты Сарс не останется совсем ничего.
Но злая чёрная Птица-Весень знала, когда закончить. Я уже почти теряла сознание, мысли метались и мутились, когда она вынула свой клюв из моего предплечья. И я на подгибающихся ногах бросилась искать зажим: какую-нибудь тряпку, салфетку, носовой платок, чтобы потуже затянуть руку и остановить кровотечение.
Всё произошедшее казалось диким, нелепым, сюрреалистичным. Зачем ей моя кровь? Что за дурацкое жертвоприношение? Что она делать-то собралась?
Её иглоподобный клюв словно бы набух, удлинился и стал толще. На тяжёлых, крупных лапах Птица-Весень спрыгнула с подоконника, и я отскочила от неё, наткнулась на деревянное изножье кровати, заработала ушиб. А Птице хоть бы что: на меня она даже не взглянула.
Неуклюже пройдясь к центру комнаты (весьма условному, ибо кровать частично располагалась в центре), она остановилась… и проткнула клювом воздух. От прокола в пространстве, словно по воде, пошли чёрные концентрические круги. Когда они застыли в виде древесных годовых колец, Птица-Весень медленно повернулась ко мне, и во мраке её глаз мелькнуло приглашение: идёшь или как?
Я вновь ощутила её волю, хотя она не была изложена в устной форме. Где-то в моём подсознании словно тонкий голосок включился: «Двигай давай! Зря, что ли, столько крови отдала?»
Иллюзорные годовые кольца, зависнув в воздухе, тихо пульсировали. Что это, если не портал? Согнёшься, проползёшь (с моим-то ростом) — и куда-нибудь непременно выползешь. А куда — это уже другой вопрос.
Писклявому голоску я была вынуждена повиноваться, а то действительно, какой толк в этих мучительных кровопотерях, если они никуда не приведут? Присела на корточки, баюкая раненую руку, голову в плечи вжала — и вслед за Птицей ползком вступила в новую систему координат.
Здесь не было верха и низа и отсутствовали такие понятия, как вперёд и назад. Годовые кольца — теперь уже коричневые, похожие на вафлю с шоколадной начинкой, — назойливо вились вокруг нас, куда бы мы ни повернули.
Птица-Весень ухватилась своим тонким клювом за одно из колец и расщепила его. Пространство заволновалось. «Вафли» заходили ходуном, и мы будто в бушующем океане очутились. А затем нас куда-то выбросило.
Я говорю «куда-то», потому что там, куда мы в итоге угодили, ни зги не было видно. Тьма кромешная, прямо как у Птицы-Весень в зрачках.
Из звуков же слышался лишь скрип — приглушённый, протяжный, усталый. Так могла бы скрипеть, пожалуй, столетняя Хвоистая Химера, слишком много повидавшая на своём веку.
Моё предположение оказалось верным. Голосок Птицы-Весень опять прокрался в голову и уведомил меня о том, где конкретно мы находимся. А затем моя спутница — мрачнее самой глубокой беззвёздной ночи — принялась топтаться, проминая лапами древесные ткани. Я же стояла и диву давалась: каким образом нам удалось попасть буквально в сердцевину дерева, если сердцевина должна быть под завязку заполнена клетками, отвечающими за газообмен и синтез веществ?
Мы этот материал на Природном факультете проходили, назубок заучивали и потом экзамены сдавали, так что у меня в памяти прекрасно всё отложилось. Тогда что здесь за мистика творится?
«Сейчас ты жива лишь наполовину, — пояснили мне писклявым голоском в черепной коробке. — В дереве присутствует твоя нематериальная часть. Оболочка осталась в доме с Инычужами. Если мне удастся договориться с деревом и нарастить годовое кольцо, душа вернётся к тебе».
«А в противном случае…», — мысленно начала я.
«В противном случае ты навсегда застрянешь внутри ствола и станешь его заложницей».
Ну замечательно! И на что я только подписалась!
«Шутка, — насмешливо прозвучал голос Птицы-Весень у меня в голове. — Твоя душа вернётся на положенное место так или иначе. Но какой тебе от этого прок, если спустя месяц ты всё равно отдашь концы?»
Надо же, чёрный юмор прорезался. Вполне в её духе, что уж там.
Теперь я ожидала, что Хвоистая Химера, чего доброго, по-человечьи заговорит и пошлёт нас лесом, а мы, вредины такие, умасливать её начнём, переговоры вести. Но ничего подобного не случилось. Птица-Весень просто возилась где-то внизу, прокладывая дополнительное годовое кольцо. И в один прекрасный момент, стоя в кромешной тьме, я задалась вопросом: а что я здесь делаю? Зачем меня в портал-то позвали? За новыми впечатлениями? Может, присутствие Нойты Сарс внутри дерева не такая уж необходимость?
Мой мыслительный процесс прервался оглушительным треском. Как будто дерево вдруг дискомфорт почувствовало и заявило нам, что оно обо всём этом думает. Содрогнулась крона, прибежище пернатых, и я услыхала приглушённый птичий гвалт в поднебесье.
— Закончила! — сообщила вслух Птица-Весень, и нас сию же секунду объял свет.
Насколько я поняла, целительный, поскольку с меня тотчас слетела и тоска, и усталость, словно проклятой гирлянды никогда не существовало.
А моя Птица восстала из пепла, обзавелась оперением, живым взглядом, изящными формами клюва и лап. Она парила в потоке света, расправив крылья, и больше не томилась от ненависти ко всему миру.
Мы уже не находились внутри Хвоистой Химеры. Разноцветным благоухающим потоком сияния нас вновь куда-то несло. Да что я говорю «куда-то»! Нас несло во вполне определённом направлении. В весну.
«Что, и всё?» — с облегчением, помноженным на недоумение, думала я, когда вокруг нас стали набухать почки, снег — экстренно таять, а подснежники — столь же экстренно распускаться.
Испытание
