мучился. Когда его мужественная энергия не находила разрядки, темперамент доводил его до безумия. От нежности к Антонии оставались лишь слабые следы; он жаждал обладать ею, и даже мрачность обстановки, и могильная тишина, и ожидаемое сопротивление девушки не укрощали, а скорее разжигали его свирепость.
Постепенно тело, которое он держал, потеплело. Сердце Антонии забилось, кровь потекла быстрее, губы шевельнулись. Наконец она приоткрыла глаза, но действие опиата еще не вполне прошло, и она снова задремала. Амброзио, убедившись, что она ожила, в восторге прижал ее к груди и впился губами в ее губы. Этого резкого движения хватило, чтобы пары, дурманившие разум Антонии, окончательно развеялись. Она вскочила и растерянно огляделась. Неизвестное окружение смутило ее еще сильнее. Она потерла рукою голову, как бы пытаясь привести мысли в порядок. Потом огляделась второй раз и теперь заметила аббата.
– Где я? – резко сказала она. – Как я сюда попала? Где моя мать? Мне показалось, что я видела ее! Ох, это сон, жуткий, жуткий сон… Но где я? Отпустите меня! Я не могу здесь оставаться!
Она попыталась отойти, но монах удержал ее.
– Не тревожься, прекрасная Антония! Тебе здесь ничто не угрожает, положись на меня. Почему ты смотришь так сурово? Разве ты меня не знаешь? Не узнаешь своего друга Амброзио?
– Амброзио? Мой друг?.. Ах да, да, я помню… Но почему я здесь? Кто привел меня сюда? Почему вы со мной?.. О! Флора велела мне остерегаться… Здесь же нет ничего, кроме могил, гробниц и скелетов! Мне страшно! Добрый Амброзио, уведи меня отсюда, здесь мне вспоминается ужасный сон! Мне чудилось, будто я умерла и меня похоронили! Амброзио, ты не хочешь? Не хочешь? Не смотри так, у тебя глаза горят! Пощади меня, отче! Пощади, бога ради!
– Чего ты так страшишься, Антония? – откликнулся аббат, обхватив девушку руками и покрывая ее грудь поцелуями, от которых она напрасно пыталась отстраниться. – Чем опасен тот, кто тебя обожает? Какая разница, где мы находимся? Мне этот склеп кажется храмом Любви. Этот полумрак – дружественный подарок Тайны, покров, осеняющий наши наслаждения! Так думаю я, и так должна думать моя Антония. Да, моя сладкая девочка! Да! В твоих жилах запылает тот же огонь, что и в моих, и мои восторги удвоятся, когда их разделишь ты!
Произнося эту речь, он не прекращал ласкать девушку, позволяя себе все большие вольности. При всем своем неведении Антония понимала, что он ведет себя непристойно. Она почувствовала близкую опасность, вырвалась из его рук и поплотнее завернулась в саван, свою единственную одежду.
– Уберите руки, отец! – вскричала она, черпая силу негодования в своей беззащитности. – Зачем вы притащили меня сюда? От всего, что я вижу, веет ледяным ужасом! Верните меня в тот дом, который я покинула неведомо как, если у вас еще осталась капля жалости и человечности! Я не хочу и не должна оставаться здесь ни на мгновение дольше!
Хотя монаха несколько обескуражил решительный тон девушки, он всего лишь слегка удивился. Схватив за руку, он заставил ее снова сесть ему на колено и заговорил, пожирая ее жадным взором:
– Успокойся, Антония. Сопротивление бесполезно, и мне уже не нужно скрывать свою страсть. Тебя считают умершей. Общество людей навсегда потеряно для тебя. Я один владею тобой здесь; ты полностью в моей власти, а меня сжигают такие желания, что мне остается удовлетворить их или умереть. Но своим счастьем я хотел бы быть обязанным тебе.
Моя милая девочка! Моя обожаемая Антония! Позволь мне стать твоим наставником в науке радостей, доселе тебе неведомых, дай научить тем утехам, которые я должен испытать с тобою. Ну же, брось эти детские капризы, – добавил он, видя, что она уворачивается от его ласк и снова хочет вырваться, – тебе тут никто не поможет; ни небо, ни земля не спасут. Зачем же отказываться от наслаждений, столь приятных, столь восхитительных? Никто не следит за нами; наша любовь будет тайной для всего мира. Любовь и случай предлагают тебе дать волю своим страстям. Поддайся им, моя Антония! Поддайся, милая моя девочка! Обними меня нежно; прильни своими устами к моим! Щедро наделила тебя природа, так неужели же среди многих даров она упустила самый драгоценный – чувственность? О! Это невозможно! Каждая черта твоя, каждый взгляд и движение свидетельствуют, что ты создана дарить ласки и получать их! Не гляди на меня умоляющими глазами, направь взгляд на свои прелести; они подскажут тебе, что я неумолим. Как могу я отказаться от этих членов, таких белых, мягких, изящных! А эти груди, полные, округлые, податливые! Эти неисчерпаемо сладкие уста! Разве могу я отвернуться от этих сокровищ и отдать их другому? Нет, Антония; ни за что, никогда! Эту клятву я подтверждаю этим поцелуем! И этим… и этим!
С каждым мгновением пыл монаха нарастал, а Антония пугалась все сильнее. Она вскоре поняла, что вырваться не сможет; между тем Амброзио вел себя все более разнузданно, и она стала во весь голос звать на помощь. Нависающий свод, бледное мерцание лампы, мгла и вид предметов, напоминающих о смерти, никак не способствовали пробуждению у нее тех эмоций, которые волновали монаха. Да и от чересчур яростных ласк ее лишь мутило от страха.
А у монаха, напротив, ее тревога, ее очевидное отвращение и неустанное сопротивление лишь разжигали костер сладострастия, его действия становились все грубее, а напор – сильнее. Призывы Антонии никто не услышал, но она продолжила кричать и бороться, пока не обессилела; тогда она сползла на пол и снова стала молить и упрашивать его. Амброзио воспользовался этим, лег рядом с нею и стиснул, полуживую от ужаса, заглушил ее крики поцелуями, набросился на нее, как худший из необузданных варваров, в приступе любострастия калеча и раня ее хрупкое тело. Не обращая внимания на крики, слезы и мольбы, он мало-помалу одолевал ее и не отставал от своей добычи, пока не довел свое злодеяние до конца, обесчестив Антонию.
Едва достигнув победы, он содрогнулся, осознав, что и как натворил. Чем неудержимее было его желание овладеть Антонией, тем сильнее он ощутил собственную подлость. В душе он не мог не почувствовать, насколько низко, бесчеловечно его деяние. Он резко вскочил на ноги. Девушка, которую он только что обожал, теперь вызывала у него только брезгливость и гнев. Он не хотел даже смотреть на нее. Несчастная потеряла сознание прежде, чем страшное свершилось; придя в себя, она поняла, что с нею было.
Антония долго лежала на полу в молчаливом отчаянии; слезы сползали по ее
