для страданий»; в основе же позиции Н. Гумилева — «мироутверждение». «Сходство позиции только в одном: иррациональности отношения персоны <...> к биосфере. Остальное — диаметрально противоположно, как в средние века и, видимо, до нашей эры» (Гумилев Л. Н., Панченко А. И. Чтобы свеча не погасла. Диалог. Л., 1990. С. 31–32).
Ст. 50. — Согласно Апокалипсису, аметист будет среди других драгоценных камней, которыми украшены стены Нового Иерусалима. В символической трактовке «Откровения» 12 драгоценных камней эмблематизируют апостолов, причем аметист оказывается здесь символом Матфея. Ст. 99. — «Лемурия (Lemuria) — термин, введенный Скэлтером для обозначения гипотетической суши, которая простиралась некогда от Африки на восток от Суматры и Целебеса и на север до Индии. Этим он хотел объяснить тот факт, что полуобезьяны (лемуры), характерные для фауны юго-восточной Африки и особенно Мадагаскара, встречаются также в Индии. Лемурия была будто бы первоначальной областью распространения лемуров до погружения средней части ее под уровень моря. <...> Существование суши в индийском океане вероятно в Юрский период» (Новый энциклопедический словарь. Т. 24. Пг., 1916. С. 318). В экземпляре БП, принадлежащем М. Д. Эльзону, Л. Н. Гумилев сделал пометку: «Лемурия (Антарктида) — отголосок теории Вегнера о перемещении материков». Образ Лемурии играл большую роль в оккультных учениях. Н. А. Богомолов, в частности, указывает на работы Папюса как на самый вероятный источник образа Лемурии у Гумилева (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 116–117). Ст. 180. Ом — в индуизме священное слово: используется как торжественное обращение или благословение. «В гумилевской “Поэме начала”... главной темой является раздавшееся “в первый раз от века запрещенное слово: Ом!”. По Блаватской — в изложении Андрея Белого — это мистическое слово произносилось следующим образом: 1) АА — глубокое вдыхание, 2) ЕОУ — глубокое выдыхание, 3) М — пресечение выдыхания» (Тименчик Р. Д. Заметки об акмеизме (II) // Russian Literature. Vol. V (3). 1977. P. 282). Н. А. Богомолов дополняет комментарий Р. Д. Тименчика следующими наблюдениями: «...Практически не привлекало внимание, что встреча Морадиты с Драконом обставлена согласно масонскому ритуалу: “Для распознавания в постороннем человеке члена Вольнокаменщического Ордена и определения его масонской степени Вольные Каменщики употребляли три способа: знак — для зрения, слово — для слуха, прикосновение — для осязания”. Это буквально совпадает с тем, как дракон опознает Морадиту: сперва он его видит <...> потом выслушивает “заповедное слово Ом” и, наконец, касается лапой груди Морадиты, наполняя его кровью свое умирающее тело» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 128).
60
ОС 1921.
ОС 1922, СС 1947 IV, ошиб. публ., Изб 1959, СС II, Изб 1986, Ст 1986, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), Изб (Слов) 2, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, ЧК, Ст (Яр), Изб (XX век), Ст 1995, НШБ, Изб 1997, ВБП, Изб (Сар) 1–2, МП, СП 1997, Трифонов 1962, Декадентская литература, Трифонов 1971, Русская поэзия (Будапешт) 1973, Трифонов 1980, Русская поэзия (Будапешт) 1984, Акме, Трифонов 1987, Душа любви, Серебряный век, Баранников, Гольдштейн, Дружба народов. 1986. № 12, Простор. 1986. № 12, Голос Родины. 1989. Ноябрь. № 44 (2708), фрагмент, Литература в школе. 1990. № 5.
Автограф, др. ред. (черновой текст с нерегулярной пунктуацией) — архив Лукницкого. После ст. 17 ранее был ст.: «Умиравшие в пустыне от жажды».
Дат.: после 2 июля 1921 г. — по дате выступления Гумилева в московском «Кафе поэтов», где состоялось его знакомство с Я. Г. Блюмкиным (см.: Соч III. С. 424), отраженное в ст-нии.
Перевод на англ яз.: («My Readers») — SW. P. 125–126; PF. P. 192–193. Перевод на чешский яз. («Moji čtenáři»).
Н. А. Оцуп отметил, что «здесь речь идет о своеобразном завещании Гумилева. Вновь он подражает величайшему русскому поэту, который сам подражал Горацию (имеется в виду пушкинский “Памятник”. — Ред.) <...> Положение Гумилева другое. Автор “Моих читателей” и само по себе это стихотворение заслужили бы строгий суд. Поэтому не следовало бы искать в самом себе только высшие качества. Перечень, составленный самим автором, и описание его ревностных почитателей шокирует нас с первого взгляда. Но в этом стихотворении заключается что-то, подытоживающее творчество Гумилева. Сравним стихотворение “Мои читатели” с “Молитвой мастеров”. Последнее стихотворение обращено к современникам поэта. Первое — потомству. “Молитва” возвышеннее, благороднее. “Мои читатели” — действеннее. Это страстная защита принципов поэта, его миропонимания. “Молитва” не открыто автобиографична. “Мои читатели” — стихотворение сугубо автобиографичное. Здесь поэт раскрывает себя целиком. Чувствуется, как он прочно стоит на этой “родной странной земле”. Он горячо просит и требует того почета, который заслужил» (Оцуп. С. 167). В качестве «завещания Гумилева» это ст-ние и стало прежде всего объектом критического разбора и современников и потомков, благо «своеобразие» его очевидно. В этом ст-нии, по мнению одного из первых рецензентов ОС 1921 Н. М. Минского, «подробно охарактеризован гордый и мужественный индивидуализм». «Своих читателей, — писал далее Минский, — он находит не среди праздных изнеженных мечтателей, а среди людей сурового труда и подвига. И объясняет он это основными чертами своей поэзии: <цит. ст. 22–32>. В этом метком и ярком самоопределении с особенной силой поражает стих: “Я учу их, как не бояться”. Можно быть уверенным, что в трагические минуты суда и казни он и себя самого научил, как не бояться и не оскорблял неврастенией и душевной теплотой» (Минский Н. М. Кузмин. Эхо. Н. Гумилев. «Огненный столп» // Новая русская книга. 1922. № 1. С. 16).
Уже первые отклики, прозвучавшие сразу после августовской «петроградской трагедии» 1921 г. — почти совпавших во времени смерти Блока и гибели Гумилева, — определяли в качестве одной из главных тем ст-ния послереволюционную полемику между двумя величайшими русскими поэтами XX века, ставшую своеобразным итогом противостояния символизма и акмеизма, причем «пушкинский» мотив, на который указывал Н. А. Оцуп, приобретал в этом контексте самое разное содержание. Б. Эйхенбаум писал, что в речи-исповеди «О назначении поэта» (1920) «Блок говорил о себе, а мы думали, что о Пушкине. <...> Наступил страшный миг сознания и возмездия — и Блок умер... Это один исход, страшный тем, что предсказанный,
