Едва переступив порог Сити-Чесс-холла, я словно почувствовал удар током. Еще не зная, что именно произошло, я интуитивно почувствовал буквально обволакивающую меня атмосферу напряжения, выползающую из-за дверей конференц-зала. Толком не понимая своих ощущений, движимый исключительно подсознанием, я обратился к идущему рядом Рашиду:
– Надо срочно, сейчас же покупать билеты в Москву и утром улетать, не дожидаясь закрытия олимпиады. Нужны три билета. Башар улетает с нами.
Не знаю, что подумал обо мне мой бессменный сопровождающий, но просьбу он бросился выполнять незамедлительно – не задав ни единого вопроса, позвонил кому-то и попросил купить билеты. Я же продолжил свой путь на конгресс, распахнул дверь зала и врезался в стену гнетущей тишины, разливающейся по помещению удушливой волной страха и неприязни. На трибуне стоял Башар, вид которого говорил лишь об одном: он повержен и раздавлен. О случившемся за секунды до моего появления мне рассказали потом. Вопрос о полномочиях делегатов действительно стоял на повестке дня. Некоторые особенно преданные Кирсану люди высказали свои сомнения в том, что Куатли имеет право представлять на конгрессе Монако. Всем было известно его сирийское происхождение, и происхождение очень именитое – дед Башара был первым президентом свободной Сирии. Прекрасно знали и о том, что много лет Куатли живет во Франции и представляет шахматные интересы этой страны. Любому грамотному человеку было очевидно, что Башар имел полное право представлять Монако, так как исторически это государство имело к Франции самое непосредственное отношение. Илюмжинов решил проявить благородство и после нескольких обличающих Куатли выступлений напомнил делегатам об исторической связи двух стран и благосклонно разрешил Башару пользоваться полномочиями делегата конгресса и голосовать за или против кандидатуры президента ФИДЕ.
Других кандидатов, кроме Кирсана, тогда на этот пост не нашлось. Во-первых, принятая несколько лет назад его агитационная программа работала бесперебойно. Во-вторых, нельзя не признать, что организованы и Олимпиада, и конгресс были по высшему разряду. Специально построенный к этому событию Дворец шахмат впечатлял размахом и напоминал очертаниями калмыцкую кибитку. Шахматный город, построенный в голой степи в рекордные сроки, производил неизгладимое впечатление на приехавших в Элисту. Никто из гостей тогда не знал ни о каком оброке, наложенном на местное население. Все, что бросалось в глаза, – безупречная вежливость принимающей стороны, ослепительные красоты Элисты, оформленной в буддийском стиле, экзотическая кухня и верблюжата, с которыми можно было сфотографироваться на память. Илюмжинову не переставали петь дифирамбы, и в отличие от прошлых лет у него не было поводов беспокоиться о своем переизбрании.
Выступающий в поддержку Кирсана и представляющий его кандидатуру на пост главы ФИДЕ делегат от Нигерии Омуку, завершая свою пламенную хвалебную речь, сказал следующее:
– Мы можем приступать к голосованию, если ни у кого нет вопросов к кандидату.
И в этот момент Башар поднял руку и заявил, что у него есть вопросы. Не дать ему слова не могли. Куатли вышел в президиум и, обведя зал тяжелым взглядом, произнес:
– У меня есть вопросы к господину Илюмжинову относительно недавно убитой журналистки газеты «Советская Калмыкия» Ларисы Юдиной. Я хотел бы узнать, как он объяснит то, что следствие установило причастность к ее смерти людей из его окружения?
Убийству Юдиной действительно совсем незадолго до Олимпиады были посвящены первые полосы газет. Когда наши отношения с Кирсаном еще можно было назвать приятельскими, он сам рассказывал мне об этой журналистке, говорил, что она постоянно публикует обличающие его статьи, и обещал сделать все, чтобы не дать ей работать в Калмыкии. И действительно сделал. Юдиной пришлось уехать в Волгоград и там печатать тиражи газеты, которой с тех пор было практически невозможно беспрепятственно попасть на территорию владений Илюмжинова. Разведка исправно сообщала о выпуске очередного номера, и весь тираж изымался на границе, не давая напечатанной информации достичь взоров жителей Калмыкии. Не знаю, что и на кого накопала Юдина в очередной раз. Но факт остается фактом – ее тело выловили из пруда, причастность к ее смерти людей из окружения Кирсана была установлена. Об этом знали многие, но только Башар набрался решимости открыто об этом напомнить.
Я появился в зале в момент величайшего позора всего шахматного мира, который отвернулся от призыва Куатли почтить память убитой женщины минутой молчания. Не встала ни одна живая душа. Стыд, боль, гнев, отчаяние и презрение к своей собственной слабости – вот букет переживаний, витающий в воздухе во время моего прихода, которым Кирсан тут же воспользовался, чтобы разрядить обстановку:
– Посмотрите, к нам присоединился чемпион мира. У нас с ним есть радостная новость для участников конгресса: мы пришли к соглашению по датам проведения следующего матча на звание чемпиона мира и сейчас скрепим наши устные договоренности подписями. – Тут же вынесли готовое соглашение, которое мы подписали под радостные аплодисменты довольной публики. Кирсан пригласил меня отметить благополучное разрешение конфликта в своей резиденции, примыкающей к Сити-Чесс-холлу. Я приглашение принял, и мы втроем: я, Илюмжинов и его бессменный помощник Алексей Орлов – направились по переходу во владения в очередной раз переизбранного президента ФИДЕ. Стоило пройти несколько шагов и избавиться от нежелательных ушей, Орлов без тени смущения спросил:
– А что, Куатли сегодня снова будет ночевать в вашем доме?
– Да, конечно, – отвечаю, не имея представления о произошедшем.
– Ну, что ж, в таком случае передайте, что это его счастье. – Ничем не прикрытая, наглая угроза человека, уверенного в своей полной безнаказанности. Все, что я мог сделать, – это порадоваться про себя своей предусмотрительности: билеты на самолет лежали в кармане у Рашида, нам оставалось продержаться в Калмыкии какие-то несколько часов.
За это время, как только огласили сроки проведения матча на звание чемпиона мира, меня успели найти возмущенные члены голландской делегации. Я ждал их обращения, можно сказать, с нетерпением.
– Анатолий, мы не понимаем, что значит середина января?! – Растерянность голландской стороны мне понятна, отвечаю совершенно спокойно:
– Середина января – это середина января. Господин Илюмжинов счел эти даты подходящими.
– Но ты не можешь не знать, что у нас турнир в это время. Если будет ваш матч, к нам никто не приедет.
– Я говорил Илюмжинову, что выбранное время неудачно, но он меня не послушал.
– Что значит не послушал, если у нас есть документ, подписанный еще Кампоманесом, который гласит, что никакие важные шахматные соревнования не проводятся одновременно с нашим турниром.
– Друзья, я это прекрасно знаю. С этим документом надо идти к президенту ФИДЕ, а не ко мне. Середина января – его идея, так что с него и спрос.
В тот момент мне казалось, что я все сделал правильно, сроки матча перенесут на более удобное время, Кирсан, возможно, сделает вывод о том, что надо прислушиваться к знающим людям, но, очевидно, с моей стороны было глупо предполагать, что подобная ситуация может хоть чему-то научить господина Илюмжинова. Она его только разозлила. Но в тот вечер о будущем я не думал, все мысли занимал наш отъезд: хотелось просто унести ноги и на какое-то время забыть обо всех склоках и дрязгах.
