Мы переглянулись с Рашидом и через мгновение приняли предложение Боваева. Было совершенно непонятно, где безопаснее: в компании чеченского боевика, которому в любой момент может прийти в голову мысль нарушить приказ, или в доме, сосватанном Кирсаном, но мы предпочли второй вариант.
На пороге действительно большого и комфортного дома нас встретила растерянная, но радушная хозяйка, которая пообещала без проблем обеспечить нам все необходимые условия проживания: и чистоту, и еду, и отсутствие шума, и все что только заблагорассудится. А заблагорассудилось мне при первом же взгляде на территорию дома, чтобы те два ротвейлера, которых я заприметил в загоне, каждый вечер после нашего возвращения спускались бы с цепи и охраняли двор. Кроме того, мы договорились с хозяйкой, что никого постороннего без согласования с нами она в калитку пускать не будет. Надо заметить, что, увидев, под какой бдительной охраной мы находимся (и чеченские боевики, и собаки), Кирсан, недолго думая, приставил к нам и свою охрану. Так мы и жили под тройным дозором.
Более или менее успокоившись и заручившись обещанием Рашида везде и всюду меня сопровождать, я обратил свои мысли в сторону конгресса. Бой предстоял нелегкий. Кирсан переманил на свою сторону большое количество делегатов. Даже мой приятель Ян Тимман говорил о возможностях, которых лишаются гроссмейстеры из-за моего упорства и нежелания играть матч в Лас-Вегасе. Я отвечал, что не отказываюсь, а лишь прошу перенести сроки, чтобы соблюдались как мои права, так и правила проведения матча на звание чемпиона мира. На заседании Центрального комитета Тимман буквально набросился на меня:
– Ты действуешь против интересов гроссмейстеров!
– Ян, наоборот. Я всегда только и делал, что защищал интересы всех шахматистов.
– А сейчас лишаешь шахматы потрясающей возможности снова войти в элиту международного спорта! – Тимман напоминал разъяренного бульдога, которого выпустили от души полаять на противника.
– Я убежден, что с шахматами ничего не случится, если это произойдет чуть позже, а мои права при этом будут соблюдены.
– Как ты не понимаешь, что открытие такого отеля, каким обещает стать «Беладжио», упускать нельзя.
– Я понимаю, что «Беладжио» не перестанет быть замечательным отелем, привлекающим к себе внимание, ни через несколько месяцев, ни через несколько лет. А еще я думаю, что ты как раз должен прекрасно понимать, сколько времени требуется шахматисту на восстановление после матча на звание чемпиона мира. Ян, в конце концов, тебе ли не знать? Подозреваю, что вы сейчас ратуете не за шахматы, а за собственные интересы. Отобрать корону у уставшего чемпиона намного проще, не правда ли?
Тимман немного стушевался, но продолжал доказывать мне необходимость провести чемпионат в указанные Илюмжиновым сроки. Пытался пробить мою броню и Валерий Салов, и делегат от Индии Койя, который науськивал всех вокруг, рассказывая о странности и предвзятости моей позиции. Я же открыто протестовал:
– Это не моя позиция, а правила матча на первенство мира!
Было очевидно, что, если бы я не приехал, комитет легко принял бы решение о проведении чемпионата в Лас-Вегасе тогда, когда того хотел Кирсан. Но я прибыл, вступил в бой и понял, что единственный выход – это использовать методы борьбы, принятые в лагере соперника. Выступая на трибуне в последний день заседания комитета, я решил, что единственный способ настоять на своем – это по-настоящему напугать противника, что я и сделал, объявив:
– В вашей власти принять сейчас все эти незаконные решения и продолжать подготовку матча. Но имейте в виду: провести турнир у вас не получится. Я обращусь в суд и попросту разорю Федерацию, которая незаконно отбирает у меня звание.
Угроза Кирсана по-настоящему напугала. Он решил отступить на время и предложил переговоры, в ходе которых, конечно, решил юлить и хитрить, рассказывать о том, что не знал о правилах, и всячески делать вид, что не имеет никакого отношения к случившейся размолвке. Однако при этом продолжал гнуть свою линию:
– Анатолий Евгеньевич, вы же не станете возражать, что ваш матч с Анандом начался в девяносто седьмом?
– Да, все верно. Но закончился в январе девяносто восьмого.
– Конечно. Но ведь никто не мешает нам вести отсчет со времени начала матча. Давайте пропустим этот год, но в самом начале девяносто девятого игру уже можно проводить. Вы не находите?
– Можно, – говорю, размышляя о том, что хотелось бы, чтобы игра была просто шахматной, а не подковерной. – Но к чему спешить?
– А зачем откладывать? Пройдут новогодние праздники, и числа пятнадцатого можно начинать.
– Кирсан, я это время не рекомендую.
– Нет-нет, надо использовать первую же возможность девяносто девятого и не тянуть. – Илюмжинов был уверен в том, что я просто хочу перенести время нового матча как можно дальше, и не верил моим словам о действительно неудачно выбранных сроках. Я же причину своих возражений называть не стал – хотелось досадить противнику. Но месть – неблаговидное дело, и за него приходится расплачиваться. Об этом расскажу чуть дальше, а в тот момент я уступил настойчивости Кирсана, и мы решили объявить о достигнутых договоренностях на заключительном дне конгресса.
К тому моменту Башар Куатли, который сначала жил, как и большинство приехавших гостей, в построенной Илюмжиновым деревне, уже перебрался к нам в дом. Вместе было и удобнее, и комфортнее, и интереснее. Вечером как раз накануне последнего сессионного дня я заметил, что Башар сидит за столом в гостиной и что-то сосредоточенно пишет.
– Чем занимаешься? – спрашиваю.
– Готовлюсь к завтрашнему дню. Поставили вопрос о полномочиях делегатов.
– И как ты готовишься?
– Нарисовал две речи. Посмотрим, какую озвучу.
– Покажешь?
– Извини, думаю, не стоит тебе это видеть.
Мне стало не по себе. Я прекрасно понимал, что испытывать любви к Кирсану Башар не может не только из-за моих обстоятельств, но и из-за своих собственных. И, разумеется, нелюбовь эта была обоюдной. Вряд ли станешь проявлять симпатию к человеку, который прекрасно помнит о том, как ты вытер об него ноги. Для Илюмжинова Башар не мог не оставаться костью в горле, которую Кирсан мечтал либо выплюнуть, либо перемолоть без остатка. Мне настрой моего друга не понравился. Я знал его как человека решительного и бескомпромиссного и мог только догадываться, что в речи своей подготовил он достаточно резкие заявления, которые могут обернуться для него же очень неприятными последствиями. Но даже в своих предположениях я и вообразить не мог, что задумал Куатли. Проснувшись, Башар уехал на конгресс, а я задержался по приглашению хозяйки дома, которая несколько дней просила меня отобедать и познакомиться с ее семьей. Не хотелось обижать гостеприимных людей, конфликтная ситуация, как мне казалось, разрешилась в мою пользу, и я счел возможным приехать на конгресс во второй половине дня, как раз к моменту объявления наших с Илюмжиновым договоренностей.
