«Это сделал Грэм, — говорю я. — Грэм постоянно этим занимался».
«А эти твои провалы в памяти…»
«Так. — Меня вдруг охватывает странное спокойствие. — Я все ждала, когда мы наконец до этого доберемся».
«Что говорили Бакши и Маркус? Что эти провалы — абсолютно нормальное явление. Что говорила доктор Перера?»
«Я помню, что они все говорили, но ты мне все равно скажи».
«Это вполне понятно, — говорит Джонно. — Когда происходит нечто подобное. Только то, что ты не жертва преступления или даже не свидетель его, вовсе не означает, что тебе не захочется стереть его из головы. Или что это преступление не стерлось из головы само по себе».
Начинает болеть голова, в животе бурлит, и я просто хочу еще раз увидеть эту улыбку и услышать, как он говорит, что все будет хорошо. Я хочу заставить его улыбнуться. Сощуриваю глаза и втягиваю обратно сопли.
«Уж не тот ли это момент, когда ты вытащишь какую-нибудь жуткую фотографию?»
«Некоторые вещи просто слишком страшные, чтобы их вспоминать», — говорит он.
«Но тебя-то я помню! — по-моему, я уже почти ору во весь голос. — Помню все, что случилось в тот день, до последней секундочки!»
«Ну да, но ты же ни в чем не была виновата, так ведь, Лис?»
«А кажется, что была».
«Ты не понимаешь, — говорит он. — Тогда ты не сделала ничего…»
Джонно явно сказал все, что хотел сказать, поскольку он начинает расплываться, и я понимаю, что когда он окончательно исчезнет, все, что у меня останется — это его кровь. Плещущаяся у меня в голове. Его кровь и ее. Плачу, ежась и корчась, и по-прежнему ничего не могу вспомнить, но что бы ни было заперто у меня в мозгу на кодовый замок, комбинацию от которого я навсегда потеряла, есть одна вещь, которую я никогда не забуду.
Наклоняюсь к той призрачной тени, которая еще остается от него.
«Как детектив, ты всегда был лучше меня», — говорю я.
* * *
Не знаю, сколько проходит времени — наверняка ровно столько, чтобы я перестала биться в истерике, — прежде чем я подбираю телефон и набираю номер своих родителей.
— Алиса?..
— Привет, ма.
— Сейчас ведь… — Она тянется включить лампу и смотрит на радиочасы на тумбочке. — Почти четыре утра.
— Знаю. Прости…
Слышу, как папа на заднем плане что-то бормочет. К этому моменту он уже наверняка тяжело приподнялся на кровати и спрашивает маму, кто это звонит, пусть даже в это время ночи возможных кандидатов раз-два и обчелся. Она одними губами называет мое имя. Теперь он уже садится и тоже одними губами произносит что-то в ответ. Что-то вроде: «Ничего не случилось?» Она мотает головой — «Не знаю», и набирает воздуху в легкие.
— Так как ты там, детка?
— Хорошо, — говорю я. — Бессонница, правда, вот потому-то, понимаешь… и звоню в такую рань.
— Только вот Софи звонила нам буквально вчера, и голос у нее был обеспокоенный.
— Да ну?
— Какой-то у вас там с ней вышел разговор… Не знаю.
А, ну да — все эти ножи, гробы и прочее…
— О, она просто неправильно меня поняла.
— Точно?
— Как бабушка?
Мама прокашливается. Похоже, взбивает подушку у себя за спиной.
— Ну, я звонила ей позавчера, и у нее… все практически как всегда. Она спрашивала, как ты.
— И что ты ей сказала?
— Не помню, — говорил мама. — Наверное, что-то… неопределенное.
— Ну ладно, если она в следующий раз спросит… — Да не спросит она ни фига! — скажи ей, что меня повысили до сержанта, хорошо? Это малость поднимет ей настроение. Или всегда можешь прогнать историю с аппендицитом, как ты это уже проделала с Джеффом и Дианой.
— Да, прости, детка… просто случайно выскочило.
— В отличие от моего аппендикса.
— Мы просто не знали, что еще сказать.
— Да шучу я, ма… все нормально. Просто надеюсь, что они никогда не попросят показать шрам.
Мама смеется. Немного нервным смехом, но все равно это то, чего я давненько не слышала.
— Мы тут подумали, что как-нибудь на следующей неделе можно будет опять выбраться в город и повидать тебя. Ну, это я так подумала…
И что я на это должна сказать?
— Это вовсе не обязательно.
— Я хочу.
— Было бы здорово, честно. Хотя я знаю, что для тебя это невесело.
— Я приезжаю не потому, что это весело, — говорит она. — Я приезжаю из-за того… где ты сейчас.
Ничего не говорю, потому что просто не могу, и я знаю, что папа опять смотрит на нее, желая узнать, что происходит. О чем я говорю. Мама наверняка опять мотает головой, или, если она в настроении, одними губами говорит ему: «Помолчи, Брайан»…
— В какой конкретный день для тебя лучше?
— Да без разницы, — отвечаю я.
— Тогда как насчет времени? Папа говорит, что, когда он пришел к тебе в среду, ты была малость… ну не знаю…
— Ну да, соображалка работала не лучшим образом… Послушай: совершенно без разницы, когда ты придешь. — Тут я, по крайней мере, нисколько не кривлю душой.
— О, это хорошо, — говорит она. — Ладно, я в любом случае заранее тебе позвоню. Подумай, что именно тебе надо принести, и…
После этого мы разговариваем еще довольно долго, минут двадцать, наверное. Насчет того, то ли печенье принес папа в последний раз, и о его проблемах со спиной, и про тот день, когда внуки Джеффа и Дианы приходили на чай.
— Я испекла торт «Виктория», — сообщает она.
У моей мамы всегда такой мягкий голос… Такой, из-за которого кажется, что все обязательно станет лучше, даже когда нет никаких шансов, что такое случится вообще. Ловлю себя на том, что меня клонит в сон — что хорошо, поскольку утром мне понадобится ясная голова.
— Послушай, ма, отпущу-ка я тебя досыпать…
— У меня сейчас уже сна ни в одном глазу, детка. Во всяком случае, ты так до сих пор и не сказала, почему вдруг позвонила ни свет ни заря.
Понимаете теперь, что у меня за мама? Всегда готова задать какой-нибудь неудобный вопрос.
— Просто захотелось поболтать, — говорю я. — Вот и все.
Ну как я могла ей сказать, что звонила попрощаться?
56
Уже второй день подряд не завтракаю, но на сей раз даже не заморачиваюсь походом в столовую, потому что хочу быть наготове, а по моим прикидкам они явятся с самого ранья. Я и сама так поступила бы. Имею разговор с Феми возле окошка для выдачи лекарств, который тут же забываю, потом другой, с Донной, пока беру бутылку воды и отступаю в сторонку, чтобы проглотить разноцветное содержимое бумажного стаканчика.
