— Ты очень изменилась, Онор, — заметила сестра Доукин. — Ты выглядишь намного моложе и счастливее.
Действительно, она выглядела не старше обычного возраста стажеров. Форма ее была почти такая, какую она носила в «Пи-Эй», с очень незначительными отличиями. Она носила платье в узкую фиолетовую с белым полоску, с длинными рукавами и высоким воротом, с отстегивающимися жесткими манжетами и воротничком. Фартук был точно такой же, белый, с глубокими складками, жесткий от крахмала, он полностью со всех сторон закрывал юбку. Нагрудник держался на широких бретелях. Изящная, очень тонкая талия была схвачена плотным белым поясом. И платье, и фартук доходили до середины икры. На ногах она носила черные туфли со шнурками на низком каблуке и черные плотные хлопчатобумажные чулки — такие же, как в «Пи-Эй». Правда, белая шапочка была не такая изящная, по форме она напоминала пирожок. Сиделка Лэнгтри прикрепляла ее на затылке шпилькой. Спереди проходила широкая плотная лента с двумя метками — это был специальный знак, указывавший, что она — стажер второго года.
— Это из-за формы, — отозвалась сиделка Лэнгтри. — Ты же привыкла видеть меня без фартука и в косынке.
— Ладно-ладно, ты всегда выглядишь, как игрушечка, что бы ты не надевала.
— Добилась ты заместительства у себя на Северном побережье?
Сестра Доукин вдруг заметно погрустнела.
— Нет. Я не могла больше оставаться в Сиднее, к сожалению. Вернулась в Ньюкасл, в Королевскую больницу, потому что это близко от дома, и я могла бы там жить. Как тебе работа?
— Очень нравится, — сказала сиделка Лэнгтри, и в лице ее что-то вдруг засветилось. — Конечно, совершенно непохоже на нашу работу в обычной больнице, хотя и у нас есть чисто медицинские проблемы. Никогда за всю свою жизнь я не видела столько случаев эпилепсии. Всем мы, к несчастью, не можем помочь. Но здесь я чувствую собственную значимость, чувствую, что я очень нужна. Как старшая медицинская сестра я теряю всякую связь с реальными людьми, больными, а здесь, кто бы ты ни была, ты прежде всего ухаживаешь за ними, нянчишься, помогаешь. Пациенты здесь почти что родственники. Ты понимаешь, что они пробудут здесь долго, так же долго, как ты, или даже дольше, если только не умрут, при ухудшении состояния или от пневмонии — они ведь гораздо более хрупкие, чем люди с нормальной психикой. Теперь я это знаю. И еще хочу тебе сказать, Салли, если ты думаешь, что работа обычной сестры предполагает какие-то обязательства, попробуй-ка поработать сиделкой у душевнобольных, — она вздохнула. — Жаль, что я не провела здесь пару лет, прежде чем попала в отделение «Икс». Сколько ошибок я наделала тогда, только из-за своего невежества. Тем не менее лучше поздно, чем никогда, как сказал один епископ балерине.
Салли Доукин ухмыльнулась.
— Вот тебе раз, замечание прямо в моем духе. А не в твоем, между прочим. Смотри, если не будешь следить за собой, превратишься в такую, как я — нечто среднее между драконом и придворным шутом.
— Я могу себе представить конец и похуже, — отозвалась сиделка Лэнгтри, улыбаясь с искренней радостью. — Салли, дорогая, так приятно тебя видеть! Я и предположить не могла, кто мог приехать сюда. Это место в стороне от всех дорог, так что у меня не бывало посетителей.
— Я тоже рада тебя видеть. Ты вообще блистаешь отсутствием на встречах и вечеринках. Никогда не пробовала поддерживать отношения с бандой о Базы номер пятнадцать?
— Нет. Знаешь, я всегда терпеть не могла присутствовать при вскрытии, — неловко сказала сиделка Лэнгтри. — Наверно, потому что, когда его делают, берутся за лицо, сжимают его по краям и сдирают вниз. А смотреть на обратную сторону лица не стоит.
— Но ухаживать за душевнобольными — это как раз то самое.
Сиделка Лэнгтри сложила руки на груди и наклонилась вперед.
— Мне никогда не приходили в голову такие мысли. Но я все равно ненавижу вскрытия.
— Ты просто немножко свихнулась, вот в чем твоя беда, — сказала сестра Доукин удовлетворенно. — Я знала, что так и случится, если ты будешь жить и работать в таком местечке, с прелестными садиками и все прочее.
— А почему ты спросила о Базе номер пятнадцать, Салли?
— Да просто так. Правда, незадолго до того, как я уехала в Ньюкасл, у меня был один пациент из бывших твоих, из «Икса».
Под кожей у сиделки Лэнгтри началось какое-то покалывание, трепетание и подергивание, как у лошади.
— Кто? — спросила она пересохшими губами.
— Мэтт Сойер. Его слепота была вызвана вовсе не истерией.
— Я это знала. Что же у него было?
— Огромная опухоль давила на зрительный нерв. Менингиома обонятельного ствола. Сидела там и все время росла. Но он не из-за этого попал к нам. У него было субарахноидальное кровоизлияние.
Сиделка Лэнгтри вздохнула.
— Умер, конечно.
— Впал в коматозное состояние и ушел через неделю, тихо, без боли. Жаль его семью. Прелестные малышки, очаровательная жена.
— Да, жаль, — бесцветным голосом произнесла сиделка Лэнгтри.
Наступила тишина, вроде минуты молчания в память тех из всеобъемлющего мирского списка, кто уходит, чтобы встретиться с Создателем. Во время этой паузы сиделка Лэнгтри занималась тем, что размышляла, как жена Мэтта восприняла его слепоту, когда наконец узнала о ней. И как это отразилось на детях? Поняла ли его жена всю ту степень позора, которым его заклеймили, поставив диагноз «истерия»? Возможно, она проклинала мозг, который упрямо отказывался позволить его глазам видеть? А может быть, она не сомневалась, что в мозгу ее мужа скрывается что-то более зловещее? Скорее всего, последнее, если только фотограф точно передал глаза миссис Сойер на той карточке, которую Мэтт держал у себя в тумбочке. «Что ж, спи спокойно, мой дорогой Мэтт, — с нежностью думала она. — Закончена долгая битва».
— А почему тебе пришлось уехать в Ньюкасл, Салли? — спросила она, удивленная, что Салли Доукин, которая так мечтала о заместительстве, вдруг отказалась от него.
— В общем-то, из-за отца, — печально ответила сестра Доукин. — Атеросклероз, старческое слабоумие, атрофия коры головного мозга. Какая разница! Сегодня утром я положила его в клинику.
— Салли! Господи, извини! Где он? Здесь?
— Да, здесь. Как мне не хотелось это делать, и я пыталась всеми силами оставить его дома, можешь мне поверить. Я и приехала-то в Ньюкасл в надежде, что смогу справиться сама, но маме давно уже за шестьдесят, и она просто не в состоянии без конца возиться с его штанами и все время вбивать ему в голову, что нельзя ходить в бакалейную лавку в чем мать родила. Единственный способ справиться с ним — это мне бросить работу, но я одна, денег у нас особых нет, к тому же я старая дева. Нет мужичка, чтобы заработал бедной Доукин на хлеб с маслом, вот незадача.
— Не волнуйся, все будет хорошо, — заверила ее сиделка Лэнгтри, обнадеживающим тоном. — Мы очень хорошо относимся к нашим старичкам, и у нас их много. Я буду регулярно заходить к нему, И ты, приехав, узнала, что я здесь?
