Но рано или поздно, а тайное становится явным, и необузданный нрав сиделки Лэнгтри стал выходить на поверхность, с еще большей после вынужденного бездействия силой. Ей лично он не мог принести вреда, поскольку проявлялся только в ответ на чью-то тупость, невежество или небрежность, как это случилось на этот раз.
Она застала одну из сиделок, когда та жестоко обращалась с пациенткой, и сообщила об инциденте заведующей, но оказалось, что заведующая склонна была считать ее реакцию на случившееся чрезвычайно преувеличенной.
— Су-Су — эпилептичка, — сказала заведующая, — а им нельзя верить.
— Какая чушь! презрительно заявила сиделка Лэнгтри.
— Вы что, будете учить меня моей работе только потому, что вы были профессиональной сестрой? — взвилась заведующая. — Если не верите мне, загляните в Красную книгу. Там черным по белому написано, что эпилептикам нельзя верить. Они хитрые, лживые и злые.
— В Красной книге написано неправильно, — ответила сиделка Лэнгтри. — Я знаю Су-Су так же хорошо, как и вы. Она заслуживает полного доверия. Но, кстати, не в этом дело. Даже Красная книга не поощряет физическое наказание больных.
Заведующая взглянула на нее так, будто услышала нечто страшно кощунственное, что, собственно, и имело место на самом деле. Красной книгой назывался учебник в обложке красного цвета, где были собраны рекомендации для сиделок, работающих в психиатрических лечебницах. Он представлял собой единственный источник знаний, которым обладали сиделки. Но, к сожалению, он уже устарел, страдал вопиющими неточностями и предназначался для учащихся с пониженным уровнем интеллекта. В любых случаях в качестве лечения он рекомендовал главным образом клизму. Сестре Лэнгтри хватило одного раза прочитать его, чтобы обнаружить столько вопиющих ошибок и заблуждений, что она без сожаления забросила его, предпочитая развиваться самостоятельно и покупая книги по психиатрии каждый раз, когда она наведывалась в Сидней. Она не сомневалась, что, когда наконец наступит реформа в лечении душевных расстройств и методики ухода за больными начнут меняться, они будут отражать все то, что уже сейчас пишется в новейших трудах по психиатрии.
Битва по поводу Су-Су продолжалась, пока не дошла до старшей сестры, но ничто не могло утихомирить сиделку Лэнгтри или заставить ее отступить. В конце концов провинившаяся была подвергнута наказанию и переведена в другое отделение, где за ней постоянно наблюдали. Заведующую не наказали, но вывод она для себя сделала: когда имеешь дело с Лэнгтри, придерживайся фактов, а не то проклянешь тот день, когда решила схватиться с ней. Она не только умная, ей абсолютно нет дела до признанных авторитетов, и она ловко умеет убеждать в своей правоте.
Собираясь ехать в Мориссет, Онор Лэнгтри прекрасно сознавала, что молочная ферма Майкла находится всего в восьмидесяти милях на северо-запад, хотя не это было причиной, по которой она выбрала именно Мориссет. В этом вопросе она позволила себе положиться на мнение старшей сестры из «Каллан-парка», и через год поняла, что получила стоящий совет.
Когда выдавались свободные часы и она не была вымотана физически до такой степени, что могла только спать и есть, сестра Лэнгтри часто думала о Майкле. И о Бенедикте. Однажды она рискнет и поедет в Мэйтлэнд, вместо ее обычного маршрута в Сидней. Она знала, что сделает это, но пока время не пришло. Рана ее еще не затянулась, но не в этом была причина, по которой она откладывала поездку. Она должна дать Майклу время понять, что его попытки в отношении Бена не увенчаются успехом. Работа в Мориссете научила ее, что таких людей, как Бенедикт, нельзя помещать в условия изолированной фермы, что им нельзя давать возможность замыкаться в себе еще больше, а это обязательно произойдет, если около него будет только одна живая душа, каким бы любящим и нежным сторожем эта душа ни была. В такой ситуации, как жизнь на ферме с Майклом, Бенедикту станет только хуже. Это очень тревожило ее, хотя она чувствовала, что вмешиваться бессмысленно, до тех пор пока время не докажет Майклу, что она была права.
На территории мориссетской лечебницы существовала тюремная больница для психически больных преступников; и вид этих возвышавшихся над деревьями темно-красных кирпичных корпусов с решетками па окнах, обнесенных высокой стеной, вселял в ее душу леденящий ужас. Там мог оказаться и Бенедикт, сложись события в душевой по-иному, но лучше в такое место не попадать. Так как же она могла порицать Майкла за его попытки спасти Бенедикта? Все, что она могла сделать для него, это быть готовой к тому моменту, когда он обратится к ней за помощью, или она сама решит, что может ее предложить.
Глава 3
Когда однажды вечером сиделку Лэнгтри уведомили, что в комнате для посетителей ее ждет человек, она сразу же подумала о Майкле. И раз он сумел разыскать ее, значит, по-видимому, очень в ней нуждается. Впрочем, это может быть и Нейл. Нейл, у которого хватает изощренности и денег, чтобы преуспеть в розысках кого бы то ни было. Это было бы очень похоже на Нейла — того нового, сдержанного Нейла, с которым она рассталась восемнадцать месяцев назад и который устал ждать и решил, что пришло время ему снова появиться в ее жизни. К тому же она прекрасно сознавала, что ее мать и он вполне могли где-то столкнуться, хотя в последнем письме матери ничто как будто на это не указывало.
Она направилась в комнату для посетителей, собрав все свое спокойствие и проигрывая в уме все варианты предстоящей сцены для двух разных людей. Ибо она знала, что будет очень рада видеть и того и другого.
Но личность, сидевшая в кресле, вытянув ноги без туфель, оказалась сестрой Салли Доукин.
Сиделка Лэнгтри остановилась как вкопанная, прижав руки к груди.
«Господи, и почему это женщины всегда такие дуры? — думала она, приклеивая к губам улыбку, предназначенную для первого за все время ее пребывания в Мориссете человека, который не поленился найти ее здесь. — Все мы таковы, все живем мыслями о каком-нибудь мужчине. Можно месяцами подряд убеждать себя, что это не так, но только дай нам хотя бы малейшую возможность, даже намек на нее, и вот, пожалуйста, он тут как тут, в мыслях, в душе и во всем».
Сестра Доукин широко заулыбалась, но не встала.
— Я здесь уже давно, просто не хотела вытаскивать тебя из отделения, поэтому я попила чайку в забегаловке в Вайонге и вернулась обратно. Ну как ты, Онор?
Сиделка Лэнгтри села в кресло напротив, все с той же неподвижной улыбкой.
— Я прекрасно. А ты как?
— Я? Ну, ты знаешь, я как тот мячик, который привязали к ракетке длинной резинкой. Не знаю только, кто дольше выдержит, я или резинка.
— Конечно, ты, — сказала сиделка Лэнгтри. — Ты ведь у нас не подвергаешься порче.
— Скажи это моим ногам, а то я уже устала. Тебе они, может быть, поверят, — отозвалась сестра Доукин, окидывая грозным взглядом свои конечности.
— Ты и твои ноги! Есть же на свете вещи, которые никогда не меняются.
Сестра Доукин была одета в довольно поношенное, плохо сшитое платье, как это свойственно многим давно работающим сестрам, привыкшим появляться на люди во внушающем благоговейный страх крахмальном великолепии их формы.
