И действительно, несмотря на тяжелые последствия наполеоновских войн и призыв за три года почти миллиона рекрутов, торговля и промышленность России бурно развиваются. – Растет число заводов: в одной только заново отстроенной Москве насчитывается дюжина фабрик; крестьяне, занимающиеся ремеслом, богатеют и выкупаются на волю, уплатив помещику высокую цену; в промышленности растет число вольнонаемных рабочих; продолжается украшение Петербурга: на сооружение одних только набережных из розового гранита израсходовано 12 миллионов рублей; на бирже ежегодно совершается на 200 миллионов рублей финансовых операций; никогда еще не был столь блестящим товарооборот порта на Неве; в Бессарабии приток переселенцев так высок, что ее население удваивается всего за шесть лет; в Одессе, объявленной свободным городом, негоцианты со всего мира открывают свои конторы; научные экспедиции исследуют природные богатства Кавказа и Урала; восстановление морской торговли с Англией расширяет рынок сбыта зерна; отстает только сельское хозяйство, скованное феодальной системой крепостного права.
Несмотря на индустриальное и торговое обновление и развитие России, настроение в обществе подавленное. Мрачная тень Аракчеева нависла над страной. Преследование либеральных идей доводит молодежь до отчаяния. Все те, кто читает, думает и мечтает, настроены враждебно к властям. Одни только карьеристы толпятся у трона. «Беспрерывно и почти открыто осуждают то влияние, которое религиозные идеи оказывают на монарха, и сравнивают это влияние со своего рода фанатизмом», – пишет в 1819 году французский дипломат месье де Мальвирад. А Лонгинов, секретарь императрицы, замечает: «В порядке вещей, что революция рано или поздно произойдет и у нас, раз уж вся Европа ею охвачена. Увидите, что пожар вспыхнет в военных поселениях: даже сегодня достаточно одной искры, чтобы все воспламенилось».
Декрет 1822 года, предписывавший закрытие масонских лож и роспуск кружков, увеличил число недовольных. Особенно много противников режима среди военной элиты. Войны с Наполеоном привели русских офицеров в самое сердце Европы, в Германии и Франции они заразились свободолюбивыми идеями. Сравнивая положение народа в побежденных странах и народа в стране-победительнице, они испытывают стыд за недопустимое отставание России. Им тяжело мириться с угнетением народа, надзором за частной жизнью, жестокостью солдатской службы. «Со стесненным сердцем нашли мы вновь у себя рабство, нищету народа, преследования либералов», – пишет Якушкин. «Познакомившись с французскими либералами, наши офицеры приобрели, не замечая этого, их образ мыслей и вкус к представительным учреждениям», – замечает Фонвизин. Они краснеют за свою родину, униженную тиранией. Неужели Россия победила Европу для того, чтобы по-прежнему пребывать в рабстве? Другой офицер, самый выдающийся из всех, Пестель заключает: «Происшествия 1812, 1813, 1814 и 1815 годов… показали сколько престолов низверженных, столько других восстановленных… сколько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобствами оные производить». Пропитавшись вольнолюбивыми идеями, которых они наслушались в либеральных кружках оккупированных русской армией европейских городов, эти молодые офицеры мечтают о социальном переустройстве, которое бы без кровопролития установило в России человеколюбивый строй. Их служение родине не кончилось после победы над Наполеоном. Послужив на поле сражений, они горят желанием быть полезными отечеству и в мирное время. Поначалу они выражают свои мысли с откровенностью и простодушием, удивляющими публициста Николая Тургенева. «Особенно гвардейские офицеры, – пишет он, – обращали на себя внимание свободой своих суждений и смелостью, с которой они высказывали их, весьма мало заботясь о том, говорили ли они в публичном месте или в частной гостиной, слушали ли их сторонники или противники их воззрений». Они полагают, что им, героям Отечественной войны, не грозят преследования. Однако вскоре, опасаясь шпионов, они становятся осторожнее и объединяются в тайные общества. Первое из них – Союз спасения. В него входят Александр Муравьев, Никита Муравьев, князь Сергей Трубецкой, два брата Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы, Павел Пестель, князь Валериан Голицын. Затем общество расширяется и принимает название Союз благоденствия. Его члены, число которых достигает двухсот, в большинстве своем франкмасоны. Их дискуссии одушевлены благородными намерениями, но цели расплывчаты. Согласно Лореру,[81]«цель нашего общества есть распространение просвещения, искоренение зла, пожертвование личными выгодами для счастья человечества, замещение нами мест самых невидных, опять-таки для проведения идеи правды, истины, бескорыстия, нелицеприятия». Когда же выносится на обсуждение предложение какого-нибудь конкретного действия, эти идеалисты отвергают его как слишком рискованное. Пока что они довольствуются туманными образами, порождаемыми игрой воображения. «Цель, – любят повторять они, – не оправдывает средства».
Однако мало-помалу вырабатывается определенная программа. Она включает уничтожение крепостного права, равенство граждан перед законом, открытость правительственных решений, отмену монополии на продажу водки, сокращение срока военной службы в мирное время… Эти умеренные требования не устраивают смелого и радикального Пестеля. Под его влиянием внутри Союза образуется революционная группа, цель которой – свержение монархии и учреждение республики. Пестель на этом не останавливается: он выступает за царе-убийство и истребление всей императорской фамилии. После мятежа Семеновского полка многие служившие в нем офицеры были высланы из Петербурга и включены в состав полков, расквартированных на Украине. В их числе Пестель и оба Муравьевых-Апостолов. Прибыв на новое место назначения, они создают Южное общество. Тем временем в столице распущен Союз благоденствия, возникает Северное общество.
Северное общество быстро увеличивается за счет притока новых членов: штабных офицеров, кавалергардов, моряков, офицеров гренадерского полка. Председатель Северного общества Никита Муравьев составляет проект конституции, в основе которого – идея конституционной монархии. На юге Пестель и его друзья, более радикальные, идут дальше. Они слышать не хотят о монархии, какой бы она ни была: наследственной, выборной или конституционной. Их устраивает только республика. Они готовы действовать, но тоже не знают как, какими средствами поднять скованную железной дисциплиной армию и народ – неподвижную косную массу?
Разумеется, все эти разглагольствования, хоть и происходят при закрытых дверях, не тайна для шпионов. Генерал Васильчиков, командир гвардейского корпуса, представляет Александру подробный доклад о планах заговорщиков. Бенкендорф, начальник штаба гвардейского корпуса, еще раньше подал ему записку, где указаны цели общества и названы имена заговорщиков. С такими документами на руках Александру легче легкого поймать в свои сети всю эту мятежную молодежь – улов был бы богатый. Но вместо того чтобы действовать, он впадает в какое-то странное оцепенение. Без колебаний пожертвовав масонскими ложами, он не находит в себе мужества покарать за безрассудные проекты стольких должностных лиц. В списке, который ему представлен, он видит имена чиновников, преданных своему делу, полководцев, покрывших себя славой на полях сражений, – имена тех, кто составляет гордость и украшение России. Несколько фраз из записки Бенкендорфа побеждают его колебания. «В заключение должно сказать, – говорится в записке, – что буйные головы обманулись бы в бессмысленной надежде на всеобщее содействие. Исключая столицу, где, как и во всех других, много найдется способного воспламениться… утвердительно можно сказать, что внутри России не мыслят о конституции… Русские столько привыкли к образу настоящего правления, под которым живут спокойно и счастливо и который соответствует местному положению, обстоятельствам и духу народа, что и мыслить о переменах не допустят».
