— Кэтрин! Неужели ты…
— Завтра поговорим, мама, когда останемся вдвоем.Завтра. И не поднимай шума, а то у Родни аппетит разыграется.
Я не знала, насколько соответствует истине последнеепредупреждение, но упырь, подмигнув мне, издал низкий горловой звук. За дверьюмгновенно стало тихо.
— Спасибо, — шепнула я, — а то бы она всюночь колотила.
Он с улыбкой провел меня наверх. Подвальную дверь тоже запери многозначительно взглянул на меня:
— На случай, если она всерьез рассвирепеет.
Кости ждал меня во второй гостевой, и я сразу бросилась емуна шею, вдохнула его запах. Несколько минут мы так и стояли обнявшись. Я,эгоистка, хотела насытиться чувством, что он рядом. Да, я знала: ничего другогоне остается, но, господи, как это было больно.
— Я же говорил, что мы переживем эту ночь, милая. А тыне верила.
— Да, — тихо отозвалась я. — Не верила. Но тыбыл прав, мы оба живы. Это главное. Для меня это важнее всего.
— Для меня важнее всего — ты.
Он опустил голову, коснулся губами губ. Я в ответ обвила егоруками и прижалась что было сил. Я знала, что к утру буду в синяках.
— Что ты плачешь? — прошептал он.
Я вытерла слезы. Я их не замечала.
— Потому что… я не переживу, если с тобой что-нибудьслучится.
Он поцеловал меня.
— Ничего со мной не случится. Обещаю.
Я тоже пообещала. Даже поручилась жизнью…
— Я хочу тебе сказать: несмотря на все, что было, ясчастлива, что встретила тебя, — забормотала я. — Это был самыйсчастливый день в моей жизни. Если бы не ты, я бы и не узнала, как это, когдатебя любят, любят все в тебе, даже то, что ты в себе ненавидишь. Я бы прожилапустую жизнь под гнетом вины, а ты открыл мне целый мир, Кости. Я никогда несумею отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал, но я буду любить тебякаждый день до самой смерти.
Может, он вспомнит об этом, когда я сбегу. Может, он невозненавидит меня за то, что мне придется сделать.
— Котенок, — простонал он, увлекая меня кпостели, — я только думал, что живу, пока не встретил тебя. Ты будешьлюбить меня до самой смерти?…
Как недолго…
Я проклинала каждый солнечный луч, издевательски проникавшийв окно. Кости предупредил меня, что они с Родни уедут на несколько часов, чтобыокончательно подготовить все для нашего бегства. Уедут на машине Родни, а«вольво» оставят мне, на случай, если придется вызвать нас к ним. Теперьоставалось попрощаться, зная, что мы больше не встретимся.
Хозяйственный упырь готовил завтрак. Для меня и матери —оладьи и омлет. Она съела свою порцию под моим грозным взглядом, хоть и давиласькаждым куском. Я из вежливости съела куда больше, чем хотелось. Аппетита небыло вовсе, но мне не хотелось обижать Родни. Кроме всего прочего, я былаблагодарна ему за то, что он отложил на потом свой… обычный завтрак.
Когда Кости направился к выходу, я неожиданно для негобросилась за ним, обняла, спрятала лицо у него под подбородком. Я не могу тебяотпустить! Не могу! Еще немножко!
— Что такое? Я еще не уехал, а ты уже соскучилась?
Сердце у меня сжалось.
— Я всегда буду скучать без тебя.
Я говорила лишнее, но ничего не могла с собой поделать. Онпоцеловал меня нежно до боли. Я обнимала его и отчаянно старалась сдержатьслезы. Как это больно. Как я могу тебя отпустить? Как позволю тебе уйти?
«А как иначе? — возразила логичная часть моегосущества. — Любишь его? Докажи. Спаси его».
Я решительно проглотила слезы. Лучше не оттягивать. «Ты жезнаешь, что решила правильно. Он надолго переживет тебя и, в конце концов,забудет». Я оторвалась от него, легонько погладила по лицу:
— Дай мне твою куртку.
Даже в муках последнего прощания я не забыла загнатьпоследний гвоздь в гроб. Кости встряхнул куртку, вопросительно поднял бровь.
— Вдруг нам придется вас догонять, — объяснилая. — На улице холодно.
Кости протянул мне линялую брезентовую курточку, в которойбыл вчера, когда устроил на дороге свалку из четырех десятков машин, и я сунулаее под мышку. Он напоследок тронул губами мой лоб, и я приготовилась закрыть заним дверь.
«Ты это сделаешь. Отпустишь его. Ничего другого неостается».
— Береги себя, Кости… Пожалуйста… Береги себя.
Он улыбнулся:
— Не дергайся, милая. Ты и оглянуться не успеешь, как явернусь.
Я в замочную скважину смотрела, как они отъехали, потомупала на колени, дав себе почувствовать всю боль разбитого сердца. Я плакала дорези в глазах, я задыхалась. Да, это гораздо больнее, чем раны от пуль.
Через двадцать минут я встала на ноги — уже другимчеловеком. Плакать было некогда. Меня ждала работа. «Играешь теми картами,какие тебе сданы», — говаривал Кости. Ну, я не зря родилась полукровкой, итеперь пора это доказать. Сюда, сюда, кровососы! Рыжая смерть ждет вас!
Я прошла к матери, заговорила тихо и отрывисто. Сначалаглавное:
— Одевайся, мы уходим. Слушай, я скажу тебе, что тыдолжна будешь говорить, и не дай Бог, если спутаешь хоть слово…
* * *
Вертолет завис над головами — большой механический жук внебе. Дон Уильямс упрямо пробирался на своем кресле по ухабам, а еще десятьагентов рассыпались веером по периметру. В центре сцены была я, скрючившаясянад трупом Гасилы. Найти его оказалось несложно. Кости сказал, что оставил егов Сидар-Лейке. С моим обострившимся чутьем я унюхала его издалека. Теперь наразложившихся останках Гасилы красовалась брезентовая курточка, а серебряныйнож нелепо торчал из спины.
Дон, и обезножев, оставался командиром.
— Это он? — спросил он, приблизившись.
— Он.
Дон хмуро разглядывал неопознаваемый труп:
— Остались одни кости.
Я тусклым голосом отозвалась:
— Забавно вы сказали. Его как раз и звали Кости.
Я вздрагивала под холодным ветром, обводила взглядом серыйлес и промерзшую землю.
— Он мертв, так к чему такая спешка? Вы позвонили ссообщением, что, если мы не подоспеем в течение часа, вы уходите, потому чтооставаться слишком опасно. Ну, сорок пять минут уже прошло, а он, похоже,никуда не делся.
Я встала, нависла над его инвалидным креслом.
— Потому что вчера он мне сказал, что прибываютвампиры, желающие сравнять счет после позавчерашней ночи. У Оливера былизубастые друзья. Команды на месте нет, а драться со всеми в одиночку я не могу.Я дорожу своей глоткой и не хочу пойти кому-нибудь на корм. Заберите отсюдаменя и мать. Немедленно.
