в турецкой бане, откуда час тому назад вернулся и пишу тебе это письмо. Пару у них в бане нет, но жар ужасающий. Пол раскален, и по нем ходят в деревянных башмаках, но я старался доказать силу и мощность русского человека, отринул деревянные башмаки и, к немалому удивлению неверных турок, ходил по полу босиком. И еще странность. Здесь такой обычай у турок, что иностранца, побывавшего в турецкой бане, сейчас же посвящают в чалму, что и на мне исполнили. Я был посвящен в чалму. На мою голову навили ее из полотенец двое турок и уложили меня в чалме на софу, сунув в рот кальян, в каковом положении и заставили пролежать четверть часа.
Ах, Василий Семенович, как жалею я, друже, что ты не с нами!
А за сим письмом прощай! Кланяйся жене.
Известный тебе твой благоприятель Н. Иванов».
Написав это письмо, Николай Иванович стал его запечатывать, улыбнулся и пробормотал себе под нос:
– Пускай читает у себя в рынке соседям. То-то заговорят!
Надписав адрес, он зевнул и стал раздеваться, чтоб ложиться спать.
Глафира Семеновна уже спала крепким сном.
Торг с Нюренбергом
Утро. Светит в отворенные окна яркое весеннее солнце. Супруги Ивановы опять сидят перед самоваром за утренним чаем. В открытые окна с улицы доносятся жалобные выкрики турецких разносчиков, продающих вареную фасоль, кукурузу, хлеб, апельсины. Кричит раздирающим уши криком заупрямившийся вьючный осел внизу около хозяйской лавки. Дочь Карапета Тамара прибирает комнату. Николай Иванович смотрит в книгу «Переводчик с русского языка на турецкий» и практикуется с ней в турецком разговоре.
– Тамара! Слушайте! Экуте! – говорит он.
Девушка вскидывает на него свои прелестные черные глаза и краснеет. Николай Иванович заглядывает в книжку и произносит:
– Босфор вапор не вакыт гидер?[80]
Девушка дает какой-то ответ. Николай Иванович не понимает его и опять спрашивает:
– Постахане кангы соканда дыр?[81]
Опять ответ по-турецки, который он не понимает.
– Да брось ты! – останавливает его Глафира Семеновна. – Ведь что бы она ни ответила, ты все равно ничего не понимаешь.
– Постой, я ей закажу обед. Барышня! Мамзель Тамара! Обед на сегодня… Ойле емейи… Первое… Суп… Сорба…
Девушка кивнула.
– Не стану я ихнего супа есть, – проговорила Глафира Семеновна. – Пусть жарит, по-вчерашнему, бифштекс.
– А курицу с рисом будешь есть? – спросил муж.
– Ну, вареную курицу, пожалуй…
– На второе… Икинджи… – загнул Николай Иванович два пальца и прибавил: – На второе курица – таук… вареная… Постой, как варить-то по-турецки? Циширмек. С рисом… Где тут рис? – перелистал он. – Вот рис… Пириндж… Итак, с пириндж… На третье… Угюнджю…
– Да лучше же мы закажем ее отцу обед, а он ей переведет, – опять остановила мужа Глафира Семеновна. – Ведь она все равно ничего не понимает.
– Вздор. Все понимает. Видишь, смеется!
Стук в дверь. Вошел Нюренберг.
– А! Где это вы пропадали?! – воскликнул Николай Иванович. – Что ж вы вчера-то?.. Принесли счет? Нам нужно посчитаться.
– Я, эфендим, был вчера, но вы такого сладкого сон спали… – начал Нюренберг.
– А подождать не могли? Ну-с, давайте считаться… Я вам выдал шесть золотых по двадцати франков и четыре раза давал по серебряному меджидие…
– С вас, эфендим, еще следует сорок франков и десять с половиной пиастры. Ну, пиастры, аллах с ними! Я на этого сумма делаю скидку, – отвечал Нюренберг и махнул рукой.
– Сколько? Сколько с меня следует? – вспыхнул Николай Иванович.
– Сорок франков. Двух золотых.
– За что?
Нюренберг приблизился к столу и заговорил:
– Я, эфендим, себе считаю только по десяти франков в день… Это у нас такса для всех проводников. Три дня – тридцать франков. Третьего дня, вчера, сегодня…
– Но ведь сегодня-то еще не началось, да мне сегодня вас и не надо. Меня будет сопровождать по городу здешний хозяин.
– Здешнего хозяин? – сделал гримасу Нюренберг и прибавил: – Берите хоть десять здешнего хозяин. Пусть вас надувают. Но сегодня я своего день все-таки потерял, кто ж меня теперь в одиннадцатого часу возьмет!
– Ну хорошо, хорошо. Тридцать франков… Но куда же остальные-то деньги вы растратили? – спросил Николай Иванович.
– Экипаж от первого ранга с лучшего арабского лошади… Билеты, купленного у турецкого попы для мечетей, – перечислял Нюренберг. – Четырех мечети по меджидие – четыре меджидие. Двух персон – восемь серебряного меджидие.
– Чего? Двух персон? Да ведь сам же ты мне рассказывал, что сколько бы персон ни было – все равно в мечеть за вход одно меджидие.
– Пхе… фуй… Никогда я такого глупости не говорил.
– Однако ты, полупочтенный, говорить говори, да не заговаривайся! Я глупостей тоже не говорю! – крикнул Николай Иванович на Нюренберга. – Ведь ты ограбить меня хочешь.
– Я ограбить? О, нет такого честного человек, как Адольф Нюренберг! Вот моего счет. Турецкого ресторан, где мы были, стоит один и с половиной луидор… Вино… Бакшиш направо, бакшиш налево. Турецкого портье на Селамлик… Портье от консул… Турецкого полицейский на статьон железного дорога… Театр… Турецкого… Эх, эфендим! Мы в городе Константинополь, где на каждого шаг бакшиш! – воскликнул Нюренберг.
– Ну, так подсчитывай же сколько. Какие бакшиши были? Считай! – перебил его Николай Иванович, начинавший терять терпение.
Тут Нюренберг начал читать такой пространный список бакшишей, упоминая про турецких попов, турецких дьяконов, турецких дьячков и сторожей, что даже Глафира Семеновна ему крикнула:
– Довольно! Надоели! Николай! Да рассчитайся с ним, и пусть он уходит! – обратилась она к мужу.
– Весь твой счет – вздор, пустяки и одна надувальщина! Брось его и говори, сколько я тебе должен по-настоящему, – строго сказал Нюренбергу Николай Иванович.
– Двадцать пять франков давайте – и будет нашего счета конец, – произнес Нюренберг.
– Ах, еврюга, еврюга! Еще пятнадцать франков спустил, – покачал головой Николай Иванович. – Вот тебе серебряный меджидие – и пошел вон!
Крупная серебряная монета зазвенела на столе. Нюренберг взял ее и сказал:
– Какого вы скупого господин! А еще русского человек!
– Вон!
Нюренберг не уходил.
– Дайте бакшиш, эфендим. Я бедного, семейного человек, – произнес он, кланяясь.
– Вот тебе два сербских динара и проваливай!
Нюренберг поклонился и медленно вышел из комнаты, но через минуту опять заглянул в дверь и поманил к себе Николая Ивановича улыбаясь.
– Эфендим, пожалуйте сюда на два слова.
– Что такое? – вскочил Николай Иванович. – Говори.
– Не могу так. По секрету надо.
Николай Иванович вышел к нему в другую комнату. Нюренберг наклонился к его уху и прошептал:
– Вы хотели турецкого гарем видеть. За десять золотого монет могу вам показать гарем. Если захотите посмотреть, пришлите только в нашего готель за Адольф Нюренберг.
– А ну тебя
