До второй половины марта 1942 г. обстановка на нашем участке фронта была тяжелая, но не критическая. Войска армии имели постоянный подвоз боепитания, продовольствия и фуража. С распутьем начал нарушаться ритм подвоза, к началу апреля он практически прекратился. Мы вынуждены были из своих полковых подразделений, в основном тыловых, по 30–40 человек отправлять на армейские базы за боеприпасами. Обычно один человек, и то не каждый, мог нести с трудом две коробки (цинковки) винтовочных патронов. Люди голодали и уже были истощены. Удивительно, что шли только за боеприпасами, но не за продовольствием. Питались чем придется — кониной, пока были лошади, затем зверюшками и птицами, с появлением зелени — листьями липы, березы, различными зонтичными растениями и травами.
Тяжелее всего переносили эти лишения раненые. Правда, всех ходячих мы, не задерживая, отправляли через горловину на Большую землю, пока это было возможно. А в медсанбатах, в том числе и нашей 46-й сд, скапливалось все больше раненых — носилочных, нетранспортабельных. Возможностей эвакуировать их становилось все меньше и меньше. Лежали они в лесу в шалашах. Перевязочного материала не было, рвали полотенца и нижнее белье раненых на бинты, салфетки; вместо ваты использовали кухту елей — светло-серый; мягкий мох с елочных стволов. Не было медикаментов.
Непроходимые болота, нарушение снабжения, недостаток артиллерии, танков, самолетов на всем протяжении действий 2-й ударной в Любанской операции, неудачное наступление 54-й армии навстречу со стороны Ленинграда послужили основными причинами неудачи, хотя от войск 54-й мы были не более чем в 30 км, а от Любани — в 15.
В феврале-марте мы имели связь с партизанами, но позже они ушли из болот в более удобный для их действий район.
В середине мая полковой медпункт 176-го сп прекратил свое существование. Врач Иван Гунин перешел работать в медсанбат. Фельдшеры Брезгин, Ермолаев и я с санитарными сумками (почти пустыми) и автоматами стали бойцами передовой. Стали ими и наши санинструкторы, и санитары.
Очень широко в этот период мы использовали трофейное оружие, которого на коммуникациях армии было много еще с зимнего наступления.
Погиб наш боевой друг военфельдшер Гриша Брезгин, прибывший в полк в феврале. Он был из Ижевска. Там у него остались жена и маленькая дочурка Наташа. Он постоянно носил с собой их фотографии. Видно, что обеих очень любил. Среднего роста, сухощавый, кучерявый, всегда опрятный. Он постоянно возился с трофейным оружием — разбирал, собирал его и нас привлекал к этому, убеждая, что обязательно пригодится. Сразила его вражеская пуля из засады, когда мы с ним возвращались на передовую из батальона. Похоронили Гришу на сухом бугорке бескрайних болот без какого-либо ориентира, только с памятником из дерева с жестяной звездочкой из цинковой коробки.
18 июня 1942 г. был ранен и я. Осколком артиллерийского снаряда раздробило кисть левой руки, оторвало четвертый и пятый пальцы, другим осколком разорвало буденновский шлем на голове и нанесло касательную рану левой теменной области с контузией, а третьим маленьким осколком ранило в правую ягодицу. Снаряд разорвался сзади несколько слева. Я сам себе сделал перевязку на руке, а остальные раны обработали в медсанбате кипяченой водой (йода не было). В медсанбате я пробыл до 28 июня, когда его командир Алексей Петрович Асосков предложил мне подобрать группу раненых и собираться немедля на выход через горловину к Мясному Бору.
А в это время в медсанбат пришел раненый Саша Ермолаев, который все время был командиром санвзвода первого стрелкового батальона. Воевал он хорошо, смело. Сам лично участвовал в боях, в его батальоне всегда все раненые были вынесены с поля боя. Его все уважали. В январе 1942 г. Саша получил письмо соседки по квартире о том, что умерла его мать. Больше у него родных не было. Я дал Саше адрес своих родителей и записку о том, что если Саша останется жив и после войны приедет к ним, чтобы приняли его как сына. Так и случилось. Саша в 1946 г. после демобилизации приехал в деревню к моим родителям. Устроился фельдшером в лесном поселке Долгая недалеко от нашей деревни, женился, имел двоих детей. Но прожил недолго: в 1950 г. умер от туберкулеза, а жена с детьми уехала к родителям в Кировскую область.
А тогда я сразу сказал Саше о предложении А. П. Асоскова. Он согласился. Предложили идти с нами старшему лейтенанту Виноградову и политруку роты (фамилию не помню, знаю, что татарин). Они согласились, и мы все стали готовиться к выходу. А что было готовить? Пистолеты TT с запасными обоймами и по одной гранате-лимонке. Продуктов никаких, вещей — тем более. Сами крайне истощенные, голодные.
Вышли мы 28 июня из МСБ и часам к 11 вечера были у горловины со стороны кольца. Белая ночь. Ждали более темного часа. Примерно в половине второго ночи решили идти. В это время горловина простреливалась реже. Виноградов и политрук в последний момент почему-то решили вернуться в медсанбат. Мы с Ермолаевым короткими перебежками, с большой осторожностью пошли и часам к трем одолели эти, как нам показалось, очень длинные 800–900 м.
Оказались в окопах нашего внешнего фронта. Были подхвачены на руки дорогими, самыми желанными в те трагические минуты солдатами. Нас тут же направили на питательный пункт. Но есть мы не могли, настолько было сильно нервное напряжение. Мы здесь же, на пункте, легли под кустами и уснули. Спали до позднего вечера 29 июня. А вечером нас накормили, сделали перевязки и отправили в тыл. Утром 30 июня мы оказались в госпитале г. Боровичи.
Потом было лечение в госпиталях Рыбинска, Ярославля, Магнитогорска. Навсегда запомнились минуты расставания с Алексеем Петровичем Асосковым, командиром медсанбата-46, когда мы готовились к выходу из кольца. В медсанбате скопилось большое количество тяжелораненых. Возможностей для эвакуации никаких. С ранеными оставался весь личный состав медсанбата. Тут я спросил Алексея Петровича: «А как же вы, Алексей Петрович?» Он положил руку на мое здоровое плечо и ответил: «Сынок, мы же советские медики, русские люди, как же мы должны поступить? Мы все разделим судьбу раненых». И они остались с ранеными там, в кольце 2-й ударной. Какова их дальнейшая судьба? Не знаю. Но уверен, что все они — врачи, фельдшеры, медсестры, санинструкторы, санитары — совершили подвиг. Пусть даже оказались в плену вместе с сотнями беспомощных раненых бойцов и командиров нашей ударной армии, участников труднейшей Любанской операции.
А. В. Байбаков,
капитан в отставке,
бывш. военфельдшер 176-го сп 46-й сд
И. И. Беликов
Удерживая «коридор»
Война застала меня в Карелии, где проходил действительную службу. Для нашего 81-го Краснознаменного стрелкового полка бои начались с самых первых дней. В октябре меня ранило в голову, и я попал на излечение в Архангельск, в госпиталь № 1770.
С февраля 1942 г. в пригородах Архангельска проходила переформирование 2-я сд, известная еще с Гражданской войны. Пополняли ее жители Архангельской области да заключенные, строившие железную дорогу по берегу Онежской губы. После выписки меня направили в 261-й полк этой дивизии помощником командира взвода связи при стрелковой батарее.
