Мейсон отвернулся. Он знал, что сердце — самый чувствительный орган. Нежный, ранимый, и ему никогда не стоит доверять. Он усвоил эту истину рано, от Тьюлейна, затем от матери, затем от жены, затем узнавал всякий раз, получая новое фото Латиши. Прислушаться к голосу сердца — значит угодить в западню. Это чревато. И вот теперь он сидел, и ему больше всего на свете хотелось протянуть через стол руку и дотронуться до этой женщины. Он наклонился через стол и, взяв ее руку в свою, положил ей в ладонь мандарин. Круглый и гладко очищенный.
— Ваша мать может кое-что сделать для Роббина, — прошептал он. — Не знаю, захочет ли она, но кое-что может.
Глава 53.
28 октября 2004 года23:00
Мейсон и капеллан сидели с Роббином в камере наблюдения. Все трое пили кока-колу, а Роббин рассказывал им истории.
— Вы когда-нибудь наблюдали за китами? — спросил Роббин.
Мейсон и капеллан отрицательно покачали головой.
— Тогда непременно съездите и посмотрите. В порту всегда можно взять напрокат лодку. Я как-то раз ездил на них смотреть, когда мне было одиннадцать. Эту экскурсию мне подарили на день рождения мои тогдашние приемные родители. Мы отправились в море на рыбацкой лодке, с другими людьми. Мы плыли мимо причалов до тех пор, пока вокруг нас были лишь птицы и буйки. А потом, примерно через час, когда все уже решили, что никаких китов мы не увидим, капитан что-то крикнул и завел мотор. На всю мощность, потому что на нас полетели брызги дизельного топлива. А затем так же неожиданно выключил, и мы просто сидели, покачиваясь на волнах.
Роббин на минуту умолк и поднес к глазам ладонь, словно всматриваясь в горизонт.
— В общем, капитан указывает на что-то такое, что издали кажется нефтяным пятном на воде. Сказал, что в том месте только что ушел под воду кит. Народ, понятное дело, столпился на носу лодки, чтобы лучше разглядеть это дело. Затем кто-то крикнул, что видит фонтан. И тогда я бегу на корму, в надежде его увидеть. И в этот момент рядом с лодкой из воды высовывается огромная голова. Да что там, гигантская. Размером с автомобиль, честное слово. Примерно на таком расстоянии, как сейчас мы с вами друг от друга. — Роббин большим пальцем указал на капеллана. — Я тотчас застыл на месте как вкопанный. У этой головы была огромная пасть, и она ее разинула, и мне было хорошо видно, что там внутри. А еще глаза — больше я таких ни у кого не видел. Темные, как океанские глубины, а еще — знаю, вы точно подумайте, что я слегка того, — мудрые. Мне тогда показалось, будто им известно все и все, что им известно, наполняет их печалью.
23:30
Ирен и Блисс стояли в парке рядом с тюрьмой, в ожидании полуночи. Шел дождь, и все вокруг было окутано туманной дымкой. Мелкая, но упрямая изморось сверкала и переливалась в свете ярких оранжевых фонарей. Они готовятся убить человека, подумала про себя Ирен, стараясь подавить в себе осознание этого факта и всех эмоций, которое оно несло вместе с собой.
Через два дня после встречи с Роббином она прочла в газете, что он переведен в камеру наблюдения. В статье также говорилось, что внешне он оставался спокоен, хотя и задумчив, что большую часть времени спал, читал или рисовал. За время их переписки он прислал ей несколько своих рисунков. На одном был изображен черный мужчина со шрамом на шее. Рисунок был мастерски выполнен карандашом, и к нему прилагалось пояснение, что это портрет начальника Орегонской тюрьмы, «он — достойный человек».
Ирен подняла глаза на одну из сторожевых башен и задумалась о смысле этого слова. Интересно, какую цену должен заплатить такой достойный человек, как Тэб Мейсон, за то, что он сейчас совершит. Воспоминания о содеянном будут еще долго преследовать его. А если учесть, что это за человек, то наверняка до конца его дней.
Ирен взяла дочь за руку.
— Мне полагается быть там, — сказала она.
23:40
Мейсон, капеллан и Дункан Льюис привели Роббина в комнату казни. Льюис, как начальник команды по исполнению приговора, снял с Роббина кандалы и попросил его лечь на стол. Затем четверо из команды Льюиса коричневыми ремнями с пряжками размером с кулак прикрепили его к столу. Ноги, руки, грудную клетку.
Всех членов команды Мейсон выбрал лично. Просмотрел личное дело каждого, результаты психологических тестов, а также расспросил относительно причин, почему они вызвались участвовать в исполнении приговора и поддержали ли это их решение близкие и церковь. Все четверо ответили, что симпатизируют Роббину и видят свою работу в том, чтобы доставить ему минимум страданий. Однако независимо от того, сколько раз он отрабатывал с ними процедуру исполнения приговора — лично прошел с каждым в комнату казни, показал, как нужно пристегивать ремни, заставил их потренироваться друг на друге, пройти последний отсчет, — ничто из этого не спасет их от эмоционального потрясения, когда они почувствуют, что все происходит по-настоящему. Может, шок наступит не сразу, не сегодня, подумал Мейсон. Может даже, не раньше чем через неделю или даже год. А может, лишь тогда, когда они сами доживут до старости и будут ждать собственного последнего часа. Но то, что этот момент наступит, он знал точно. Он убедился, что на смертнике застегнули все ремни, испытывая при этом и благодарность и стыд. Особенно после того, как Роббин приподнял голову и поблагодарил всех.
Мейсон написал своей команде письмо, в котором сообщил, что горд тем, что работал вместе с ними, и попросил, чтобы такую же преданность делу они выказывали и при его преемнике. Затем он написал Уотерсу — сообщил, где искать те или иные папки, а также ввел в курс тех или иных дел, которые, по его мнению, требовали своего продолжения. Тюрьма все больше и больше превращалась в клетку для умалишенных. Теперь тюремные камеры все чаще заполняли безумные люди, которым требовалась медицинская помощь и лекарства. Мейсон обратил на это внимание еще в Иллинойсе, в случае с собственным братом. Тьюлейну место было в клинике, а не в тюрьме. Более того, из-за этого он все чаще и чаще попадал в неприятности — ввязывался в драки, покушался на жизнь полицейского. Все это требовало перемен. Вся система требовала перемен, но самое лучшее, что он мог бы сделать, — это найти средства, чтобы пригласить психотерапевтов. Все это он изложил в записке своему преемнику и генпрокурору, которую те получат в понедельник, после того как сам он подаст в отставку.
Роббин вновь положил голову на подушку. Его дыхание было глубоким и ровным. Мейсон кивнул коллегам, и те, за исключением Льюиса, вышли из комнаты. Спустя минуту вошла медсестра, в зеленом хирургическом костюме, зеленой шапочке и маске. Эта женщина работала в тюрьме вот уже десять лет. До этого она была медсестрой в педиатрической клинике. Мейсон всегда находил эту смену поля деятельности несколько странным и, глядя на нее сейчас, еще более странным счел ее больничный наряд. Ведь ей предстояло лишь посмотреть на монитор и запустить капельницу, вот и все. По инъекции в каждую руку. Единственное объяснение, которое пришло ему в голову, было то, что этот костюм придавал ей некую анонимность и чувство собственной значимости, без которого выполнить то, что ей предстояло сделать, было едва ли возможным. И все же нервы взяли верх, и, как она ни старалась, поймать вену никак не могла. Мейсон внутренне напрягся: ведь если у нее не получилось ввести иглу с первого раза, ей придется надрезать Роббину вену. А этого ему хотелось меньше всего. «Боже, умоляю Тебя, — прошептали его губы, — сделай так, чтобы ей не пришлось делать надрез. Только не это».
