Они с Блисс вышли из джипа и двинулись по тропе вверх, аккуратно направляя друг друга мимо коровьих лепешек и каменистых выступов. У ворот они увидели Ирен. Она лежала рядом с деревом, и ее пальто в лучах заходящего солнца отливало рыжеватым оттенком. Блисс оставила Мейсона и бросилась туда, где лежала ее мать.
Когда Мейсон сказал Дэниэлу, как они решили поступить после его смерти, тот посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— С тобой все в порядке? — спросил Мейсон, когда Роббин опустился на койку в новой, сверкающей чистотой камере смертника.
Это было утром накануне казни, и все до мельчайших подробностей было улажено и с миссис Стенли, и с похоронным бюро, и даже с соседом Мейсона, который был страшно доволен, что его дочь получит такого чудного кота, как Гораций.
— Я спросил, как ты к этому отнесешься?
Дэниэл Роббин вытер лицо и покачал головой:
— Вы уже все свершили, Генерал. Вы уже все свершили.
— Не понял? Что я свершил?
— Боль и благодать, сэр. Боль и благодать.
Ирен вытащила из волос кусочек мха, поднялась, отряхнула одежду и обняла дочь. Солнце быстро клонилось за горизонт. Сначала шар, затем полумесяц, затем тонкая полоска света.
Она поговорили о том, как добрались сюда, упомянули горы, деревья, холмы.
— Здесь гораздо красивее, чем я помнила, — сказала Ирен. — Даже Блейн и тот мне показался куда симпатичнее. Ты заметила, что мельница еще работает?
— Заметила, — отозвалась Блисс.
— Я проехала мимо нашего дома. Теперь он выкрашен голубой краской, а во дворе стоит батут. И знаешь, ты не поверишь…
— Что такое?
— Там по-прежнему растут наши розы.
— Те, которые мы посадили? Быть того не может!
Ирен пожала плечами:
— Они оказались куда сильнее, чем мы о них думали.
— Наверно, да. — Блисс опустилась на колени рядом с надгробием брата и провела пальцами по буквам его имени. — Это ты положила здесь эти камни?
— Только один.
— Кто же тогда?
— Не знаю. Наверно, тот самый юноша, который играл на похоронах на трубе Шэпа.
Блисс уселась поудобнее, обхватила колени руками и задумчиво посмотрела на горы.
Мейсон все это время стоял рядом с воротами, сунув одну руку в карман, а в другой держал коробку. Ирен помахала ему, чтобы он подошел ближе.
— Блисс сказала, что вы предложили стать нашим шофером.
— Да, мэм. Я подумал, что все равно еду в Чикаго.
— Вы решили, что втроем нам будет веселее преодолеть обратный путь?
— Да, иначе разве я предложил бы вам свои услуги?
Ирен кивнула.
— Пожалуй, вы правы, — сказала она. — Насколько мне известно, у вас в этом городе живет дочь?
— Да.
— В таком случае, думаю, нам будет о чем поговорить.
Теперь уже кивнул Мейсон, добавив, что очень на это надеется.
Затем с земли поднялась Блисс и встала между матерью и начальником тюрьмы. Все трое остались стоять, не проронив ни слова, существа без теней на фоне голого, продуваемого ветрами хребта. Тем временем солнце оставило на темном небе последнюю тонкую полоску огненной меди.
— Посмотрите, — указала Блисс. В вышине сияла, подмигивая искрой огня, одинокая звезда.
Все подняли взгляд к небу. Мейсон открыл коробку, которую держал в руках.
«Есть пути, по которым мы идем, — подумала Ирен. — Смерть ребенка. Боль, которую она несет. Отчаяние и невыносимое горе…»
— Как здесь прекрасно, — заметил Мейсон. — Дэниэлу понравилось бы.
А потом наступает ночь, и на небе загорается звезда, а в душу нисходят покой и благодать.
— Я тоже так думаю, — произнесла Ирен, принимая круглую серебристую жестянку у него из рук — из одной белой и одной черной. Одна протянута к Блисс, другая к тому, что ждет впереди.
Он достойный человек, подумала Ирен. Нэту он наверняка понравится. И она, Ирен Стенли, которая только что поставила жестянку с прахом Дэниэла Роббина рядом с могилой сына, научится считать их всех одной семьей — Дэниэла, мистера Мейсона, Нэта, Блисс. Себя и всех тех, кто прилагает усилия и терпит неудачи, а затем оборачивается и в конце концов находит в себе мужество принять и то и другое…
