После очередной безуспешной попытки Роббин заговорил — попросил ее успокоиться и взять себя в руки.
— Вы когда-нибудь наблюдали китов? — спросил он.
— Я выросла в Ньюпорте, — ответила она через маску. — Мы их видим постоянно.
— Понятно, — произнес он. — Представляю.
На этот раз ей удалось попасть сначала в одну вену, затем в другую. Она вытерла ему руки, выбросила ватные комочки и куски смоченного в спирте бинта и сняла резиновые перчатки. Затем встала рядом с Роббином и стащила с лица маску.
— Я буду молиться за вас, — сказала она и, поскрипывая резиновыми подошвами о скользкий линолеум, вышла.
Мейсон вновь подошел и, встав рядом с Роббином, посмотрел на часы и покачал головой влево-вправо. Шейные мышцы одеревенели, желудок сжался в узел. В половине двенадцатого он выпил чашку кофе и до сих пор ощущал во рту его горьковатый привкус. Ему хотелось его сплюнуть. Или же расплакаться. Или с силой вогнать во что-нибудь кулак. А лучше все сразу, подумал он и посмотрел на телефон, надеясь в душе, что тот зазвонит.
Ровно в полночь начальник тюрьмы штата Орегон кивнул Дункану Льюису, который, в свою очередь, отвернулся и дернул за шнур. Шторки поехали вверх. В комнате для свидетелей стояли трое мужчин и одна женщина, их каменные лица ничего не выражали. Роббин приподнял голову, посмотрел на репортеров и вновь опустил.
— Ее там нет, — произнес он.
— Нет.
— Вот и хорошо. Я боялся, что она придет.
Мейсон не ответил.
— Вы хотите что-нибудь сказать?
— Если только вы того просите.
Роббин приподнял голову, посмотрел сквозь окошко и вновь откинулся на подушку.
— Подумаю позже, — произнес он и подмигнул начальнику тюрьмы.
0:00
Блисс посмотрела на часы.
— Одна минута, — прошептала она. Затем сквозь шорох шин об асфальт она услышала пение. Вернее, кто-то скандировал хором. Пьяные голоса что-то выкрикивали в такт мелодии, которая была ей знакома еще по школе.
На-на-на,
На-на-на,
Хей-хей,
Проща-а-а-й, по-о-ка!
Подъезжая к парку, они с матерью проехали мимо толпы, собравшейся возле тюремных ворот. У некоторых в руках были свечи, на лицах — скорбные маски молчания. Другие явно пребывали в приподнятом настроении, обменивались ликующими возгласами и банками с пивом.
Блисс закрыла глаза и пожала матери руку. Она представила начальника тюрьмы. Спокойного, исполненного чувством собственного достоинства, а также долга и справедливости, которые по всем параметрам превосходили ее собственные. Она не знала, что, собственно, сделало его таким, каков он есть, но она знала точно, что хотела бы узнать о нем как можно больше.
— Скажи, — произнесла мать, обращаясь к дочери под аккомпанемент скандирования, — тяжело быть прокурором?
Блисс открыла глаза и кивнула:
— Я жутко устаю. Видеть всю эту боль, поломанные жизни, искалеченные во всех отношениях, и не иметь возможности все это исправить. — Она втянула голову в плечи, защищаясь от пронизывающего ветра. — Все это жутко угнетает.
0:00
Мейсон посмотрел на свои ботинки. Через тридцать секунд он достанет из кармана перчатки, наденет их и даст сигнал дежурному в кабине, который нажмет на кнопку и повернет краники на трубках, по которым в вены Роббину начнет поступать летальная смесь, отмеренная невидимыми руками и доставленная по назначению холодными, бездушными, бесчувственными устройствами. Они жужжат, гудят и пощелкивают, не ведая никакой разницы между жизнью и смертью.
Тогда у себя дома Мейсон не позволил себе прикоснуться к Блисс. Не привлек ее к себе, не стал осторожно снимать, слой за слоем, одежду, отделявшую их обоих от чего-то такого, что они оба пытались избежать. Вместо этого он сказал ей, как ее мать может помочь Дэниэлу Роббину. Затем он отвез Блисс в мотель, после чего вернулся на работу. Оказавшись у себя в кабинете, он пролистал мнения адвокатов, статуты, административные правила — все, что так или иначе могло подсказать ему, что ждет Роббина в последние дни его жизни и что ждет его после того.
Когда-то Мейсон мечтал о великих делах. Освободить людей, исцелить болезни — не важно, что именно, главное, чтобы был результат. В детстве он искренне восхищался Мартином Лютером и Робертом Кеннеди, много читал про Ганди. Но затем Тьюлейн разрезал ему шею, а мать наложила на себя руки. И тогда Тэб Мейсон решил для себя, что великие дела — это не по его части. Достаточно того, что он будет держать преступников за решеткой. Уже этим он облагодетельствует человечество.
Он поднял взгляд от мысков ботинок:
— Дэниэл, ты готов?
Тщедушный человек на столе закусил губу и кивнул. Взгляд его серых глаз был устремлен на начальника тюрьмы. Тот медленно извлек из кармана перчатки.
Глава 54.
30 октября 2004 годаКладбище, как оно запомнилось Ирен, располагалось на холме, окруженное железной оградой и клубками перекати-поля.
Она вышла из старенького грузовика, захлопнула дверцу и шагнула за ограду. Здесь ее тотчас окутала тишина, такая всеобъемлющая и безграничная, она, казалось, ощущала ее кожей. Ни ветерка, который бы колыхнул траву, ни птиц, ни жужжания насекомых, ни звука колес по асфальту. Лишь пространство, раскинувшееся под огромным, бездонным небом. Ирен застегнула пальто, пониже натянула шапку, вздохнула полной грудью и тихо выдохнула.
За несколько мгновений до казни она обняла дочь, а где-то рядом, по мере того как часы на тюремных воротах начали последний отсчет, все громче раздавались пьяные крики:
— Десять, девять, восемь!..
Каждая секунда приближала неминуемое. Ирен сжалась в комок, пытаясь представить, что сейчас происходит по другую сторону стены.
Она прочла описание процедуры казни в газете: как Дэниэла приведут в специальную комнату, как положат на стол, как пристегнут ремнями. Фото этого стола занимало добрую четверть газетной страницы: черная искусственная кожа и металл, подставки для рук отведены в стороны.
— Похоже на распятие, — сказала она Блисс. Эта картинка крепко засела в ее сознании, когда они с дочерью стояли рядом с тюрьмой, а тем временем секунда проходила за секундой, пока не дошли до нуля. Отсчет прекратился, а толпа разразилась ликующими возгласами.
Ирен мысленно задалась вопросом, почувствовал ли Дэниэл, как в жилы ему влилась смертельная смесь, и если да, то какой она была. Было ли ему больно? В статье говорилось, что, по мнению врачей, человек не чувствует боли. Первый препарат, писала газета, усыпит Роббина, второй — парализует мускулатуру. Кроме сердечной мышцы. Сердце будет продолжать биться, испытывая резкую нехватку кислорода, пока третий препарат не остановит и его.
