небольшой березовой аллеей, спускающейся с холма, с живой изгородью из сирени, с непривычным для огорода дубом и лиственницей, с кустами шиповника и смородины. С пионами и лилиями, жимолостью и девичьим виноградом, с растущими в ряд пышно цветущими дицентрами вдоль восточной границы участка. Яблони, которые папа посадил, выйдя на пенсию и вернувшись в Молиден, не прижились, хотя у бабушки с дедушкой яблони когда-то росли. Мы решили, что это из-за полевок. У нас в Ханинге они тоже есть, а звуковые отпугиватели, похоже, не всегда работают. А вот клубника папе удалась, как и томаты, сладкий перец и перчики чили, которые он выращивал в теплице. А также все летние цветы в горшках, вазонах, молочных бидонах и длинных деревянных ящиках. Поля вокруг дома и бывшего коровника, дровяного сарая и пекаренки – в прежние времена там выращивали зерно, картофель, морковь, цветную капусту и лук. Их только что скосили, и фермер из Бакке попросил разрешения забрать сено на корм скоту. Этим засушливым летом многим животным грозил забой из-за недостатка еды.
Над кладбищем смеркается. Синеют горы. В середине июля и сюда приходит ночная тьма. Надо же, я оказалась тем человеком, кто допустил утрату этого места. Молидена больше нет. Он потерян для нашей семьи, для всего рода, для предков и потомков. Я покидаю его.
Только что, стоя в гостиной, я снимала со стены портрет бабушкиных родителей, Анны и Франца, проводила ладонью по желтоватому от никотина стеклу на рисунке, изображающем хутор в Главе. Я срисовала его с фотографии к большой встрече родственников в 1987 году, когда мы, многочисленные потомки Франца, съехались на маленький хутор на севере Вермланда, где он родился. Тщательно прорисованное крыльцо, листики на кустах и деревьях – получилось больше похоже на лачугу, чем на жилой дом. Где теперь поселится эта картина? Помню лето 2014-го, когда мы с папой бродили тут среди могил. Стояли погожие летние дни, папа был в хорошей форме, рассказывал о местных жителях, о нашей родне и о том, как выглядела деревня в его детстве. О том, как он спас товарища, когда тот чуть не утонул в реке у моста, где течение особенно сильное. Теперь его уже ни о чем не расспросить, я больше не услышу эту историю. Как звали мальчишку, которого папа спас? Традиционные полдники в Рэттаргордене. Если погода позволяла, мы всегда сидели на улице. Ежегодные летние фотографии, которые делал Матс. В то последнее лето 2015 года папа с трудом ходил. Мы отправились в Чёпманхольмен, посмотрели выставку в новом парке, папа все время был с нами, но постоянно присаживался отдохнуть. Тем летом он ездил в Рэттаргорден на машине. «Идите вперед, я подъеду», – говорил он. Осенью ему должны были оперировать сустав, все должно было наладиться. После операции он собирался снова начать ходить пешком, каждый день до моста и обратно, а если будет тяжело дышать, то опираясь на палки.
Я поднимаюсь, не спуская глаз с надгробия. Ноги совсем затекли. Я вижу, как поднимается туман. Над могилами, над рекой, над долиной. От земли, в которой лежат дорогие мне люди. Они машут мне на прощание.
* * *
В тот год, когда Матс порвал со своей мамой, она продолжала общаться с его старшей сестрой. Я сказала Матсу, что ему все-таки стоит поговорить с мамой, несмотря на все ее безумства, потому что она не ведает, что творит, просто не понимает, никогда не понимала, а теперь ей уже много лет. Летом 2019 года она решила переехать в общежитие для одиноких женщин, поменяла свою огромную трехкомнатную квартиру с видом на море на однушку на первом этаже с кроватью за ширмой и окнами на гранитную стену. Матс помог с переездом, но общаться отказался наотрез. Он все еще сердился. Ждал, что она попросит прощения. Сказал мне, что, если сейчас не обозначит границы, она снова вторгнется в его пространство и продолжит оскорблять и его, и нас. У нее, вообще-то, есть еще и дочь, добавил он. Пусть бережет, холит и лелеет отношения с ней. «И заметь, весь этот спектакль устроил не я».
* * *
На Рождество 2019 года свекровь упала и сломала шейку бедра. Матс возобновил общение с ней, покупал продукты, несколько раз в день к ней приходила женщина – социальный работник.
В начале апреля Матс долго разговаривал с мамой по телефону, но никаких вразумительных объяснений не добился. Она сказала, что не стоило посылать то письмо после Мидсоммара, но при этом по-прежнему верила в то, что написала, была убеждена, что жизнь Матса не удалась, особенно семейная. Он снова вышел из себя, просил выслушать его и перестать над ним издеваться. Если бы только она могла осознать, что сама разрушает его жизнь. Своими подозрениями, своими безграничными потребностями, своими проекциями… Правда, если бы она все это поняла, то как жила бы дальше? С таким стыдом? Нет ничего нового в том, что происходит со свекровью после смерти отца Матса. Нет нового для нас как для семьи, но ситуация все время ухудшается, совершенно выходит из-под контроля. Хотя в 2014 году, прочитав «Жизнь любой ценой», свекровь впервые мне написала. Ей очень понравилась книга. О, как я тогда надеялась, что дверь приоткроется и мы сможем встретиться. Но сразу же после этого она написала Матсу, что история его рода важна не менее. Он должен ее написать, должен рассказать о прошлом ее семьи, не мог бы он подумать над этим, чтобы написать книгу? «Ведь не только Кристине есть чем похвастать, тебе тоже есть что сказать, Матс, милый!»
* * *
А потом пришел COVID-19. В марте 2020-го свекровь увезли на скорой с неопределенными симптомами, но в больнице оставлять не стали. Перелом еще не сросся, поэтому соцработник продолжал регулярно к ней приходить. Перед Пасхой боль в шее усилилась, ее снова отвезли на скорой в больницу Святого Йорана с подозрением на коронавирус, но ночью она упала с кровати. Матсу просто сообщили, что она упала, у нее кровоизлияние в мозг, никакого лечения она не получает, только уход. Из больницы позвонили, когда мы гуляли по заповеднику Тюреста в Страстную пятницу. Машина была припаркована далеко. Нам сказали, что свекровь может умереть в любую минуту, эпидемия ковида в самом разгаре. Мы несемся через лес, запыхавшись, подбегаем к парковке. Матс давит на газ, мы летим к больнице, с собой у нас только обычные маски из магазина низких цен. В
