могла бы описать как пьесу в двух актах. Если же сказать проще, дело обстояло так: первую часть своего детства я провела с мамой, вторую – с папой. И обе части изрядно отличались одна от другой. Некоторым казалось странным, что мы с сестрой жили с папой – пожилым уже человеком, пенсионером. Но так уж сложилось. И не потому, что были какие-то ссоры или разногласия, дело было в другом.
Когда мне было одиннадцать, мама повстречала египтянина, и мы переехали в Египет – мама, я и пятеро моих сестер и братьев. Не знаю, на самом ли деле мама верила, что таким образом наша жизнь изменится к лучшему, – но мы переехали. Имелось в виду, что навсегда. Мы эмигрировали – так мы говорили. Это было начало декабря 1973 года. Но нам казалось, что летосчисление начинается заново, с нуля. Мы поселились в небольшой деревушке в дельте Нила. Возможно, звучит это романтично, но на самом деле ничего романтичного в этом не было. Условия жизни были настолько примитивными, что трудно представить.
Спустя некоторое время стало ясно, что мы с Ниной не можем ходить в школу. До Александрии или Каира было слишком далеко, а в деревенской школе нам пришлось бы начинать с самого начала, с первого класса, поскольку мы не знали арабского, – так, по крайней мере, объяснил ситуацию директор школы. Он достал деревянный ящик, заполненный песком, и, водя указательным пальцем, показал, как пишутся буквы. Я тоже принялась водить указательным пальцем по песку, пытаясь выводить буквы.
Первый класс! Меня охватила паника. Ведь дома, в Швеции, я ходила уже в шестой! Поэтому было решено, что мы с Ниной вернемся в Швецию, чтобы продолжить школу. Остальные же останутся. Мне было почти двенадцать, Нине – девять. Новая жизнь ждала нас.
В международном аэропорту Каира мы с Ниной взошли на борт самолета. Светловолосые стюардессы в элегантных бирюзовых костюмах приветствовали нас и подносили нам одно угощение за другим: омлет, сыр, свежий хлеб, яблочный компот. Мне казалось, что этот самолет – воплощение цивилизации. С тех пор я не могу избавиться от довольно обременительной сентиментальной привязанности к этой авиакомпании, которая нынче находится на грани закрытия, и из принципа летаю только с ней, что стоит мне немалых денег.
Ну, не важно. В общем, мы вернулись домой. В Стокгольм. Это было так давно, но и сегодня у меня перед глазами стоит картина, как мы с Ниной тащимся по бесконечным коридорам аэропорта «Арланда», забираем багаж, проходим таможенный контроль, показываем наши паспорта, как разъезжаются перед нами двери в зале прилетов. И там, прямо за дверями, широко раскинув руки, стоит папа в темно-коричневом пальто и сияет, словно солнце.
7
В Египте мы с Ниной прожили всего четыре месяца. Заниматься там было особенно нечем. Иногда мы гуляли по окрестным полям, иногда ходили к колодцу за водой, иногда просто сидели дома. Чтобы скоротать время, я писала письма и читала. Когда мой запас книг иссяк – я смогла взять с собой, кажется, всего пять штук, – я принялась за мамину библиотеку. Охота пуще неволи. Двадцать третьего декабря 1973 года, в воскресенье, я сделала следующую запись в дневнике:
Я прочитала роман Свена Дельбланка (произносится «Свен Деллбланг») под названием «Примавера». Очень интересный роман. Теперь я беру книги у мамы. Все свои я уже прочитала. А сейчас начинаю читать новый роман, тоже Свена Дельбланка, он называется «Каменная птица». Отзывы о нем очень хорошие.
Я совершенно не помню, о чем был этот роман – «Примавера», помню только, что в нем было очень много ненормативной лексики. Настоящие ругательства! Я была поражена. Неужели так можно писать? Раньше во взрослых книгах мне такое не встречалось.
Но лучше всех была Барбру Линдгрен. Вот еще запись из дневника – это среда, 13 февраля 1974 года, день пасмурный:
Прочитала «Страницы горят» Барбру Линдгрен. Черт, как же это круто! Я прочитала и две другие книги – «Большой секрет» и «Самый большой секрет». Они тоже офигенно классные. Хотела бы я, чтобы мой дневник был как настоящая книга! Такая же крутая, как книги Барбру. Но, ясное дело, это не выйдет. Я не похожа на Барбру. И пишет она типа по-другому.
Когда я сегодня читаю эту запись, сделанную мною одиннадцатилетней, то вижу, что чтение Свена Дельбланка всё же оставило свой след.
Четыре месяца. Кажется, что это совсем немного, но нам эти четыре месяца показались годами. Если бы я знала тогда, что пробуду в Египте так недолго, что мне не доведется провести там всё мое детство, думаю, я не запомнила бы так много – несмотря на то, что мы подхватили паразитов, заболели и здорово исхудали. Если бы я знала, что это лишь временный визит, то вряд ли стала бы учить арабский – а в этом деле я даже немного продвинулась – и вряд ли попыталась бы разобраться, как устроена жизнь в деревне и как мне вести себя, чтобы стать полноправным членом моей новой семьи. Но самое главное о Египте, что навсегда останется в памяти, в каждой клетке моего тела, – это то, что мой младший брат заболел и умер через год после нашего с Ниной возвращения в Швецию. Когда такое случается, ничто не может оставаться прежним.
8
Мы с Ниной вернулись домой в конце марта. В нашей квартире в районе Хегернес на балконе всё еще лежал снег. Мы выставили свои рюкзаки на мороз в надежде, что вши и блохи перемрут. Папа только что вышел на пенсию, но его то и дело вызывали на подмену. Как учителя папу ценили очень высоко.
В начале тридцатых папа изучал историю литературы под руководством профессора Мартина Ламма в Стокгольмском университете. Он также прошел офицерскую школу, и начинал он как военный. Но это не помешало ему оставаться гуманитарием. Папа был гуманитарием по натуре. Он постоянно читал. Очень ценил таких авторов, как Гейер, Тегнер и Чельгрен, не говоря уже о Стагнелиусе, Фрёдинге и Лагерлёф. А также папа очень любил Х. К. Андерсена и всегда подчеркивал: Андерсен не только сказочник, но еще и выдающийся поэт.
Каждый день папа внимательно изучал культурный раздел газеты Svenska Dagbladet. С особым тщанием он прочитывал пространные критические статьи и эссе, считая это своим гражданским долгом. Примечательно, что авторы этих материалов довольно часто допускали грамматические ошибки. Даже господа профессора. Папа исправлял эти ошибки. Это тоже рассматривалось как долг.
