фронт и делать донесения об общем положении. Его наблюдения подтвердили самые худшие мои опасения. Армия и заговорщики были готовы разрушить империю. Я ушел с головой в работу и более не обращал ни на что внимания».
Когда в Киев дошли вести о столкновениях в Петрограде, встревоженный Александр Михайлович телеграфировал Николаю II с предложением прибыть в Ставку и поступить в полное его распоряжение. Одновременно с киевского телеграфа связался с братом Сергеем: «Его голос звучал очень озабоченно:
– Дела в Петрограде обстоят все хуже и хуже, нервно сказал он. – Столкновения продолжаются, и можно с минуты на минуту ожидать, что войска перейдут на сторону мятежников.
– Но что же делают части гвардейской кавалерии? Неужели и на них нельзя более положиться?
– Каким-то странным и таинственным образом приказ об их отправке в Петроград отменен. Гвардейская кавалерия и не думала покидать фронт.
От Ники я получил ответ: „Благодарю. Когда ты будешь нужен, я сообщу. Привет. Ники“.
Он был в ставке совершенно один. Единственный, кто мог дать ему совет – это мой брат Сергей Михайлович. Я вспомнил о генералах-изменниках, которые окружали государя, и почувствовал, что поеду в Ставку без разрешения. Помещение главного телеграфа, откуда я говорил с Сергеем, гудело, как потревоженный улей. Лица служащих, которые, конечно, все были врагами существующего строя, без слов говорили о том, что было недосказано Ставкой и газетами. Весь день я провел во дворце вдовствующей императрицы. Не нахожу слов, чтобы описать ее волнение и горе. Преданные императрице люди заходили к ней, чтобы сообщить о слухах и „непроверенных версиях“, о последних событиях в столице.
В шесть часов утра меня вызвали на главный телеграф для разговора с Сергеем по прямому проводу.
– Ники выехал вчера в Петроград, но железнодорожные служащие, следуя приказу Особого комитета Государственной Думы, задержали императорский поезд на станции Дно и повернули его по направлению к Пскову. Он в поезде совершенно один. Его хочет видеть делегация членов Государственной думы, чтобы предъявить ультиматум. Петроградские войска присоединились к восставшим.
Он больше ничего не сказал и очень торопился.
Прошел еще один день невероятных слухов. Вдовствующая императрица, Ольга и я более не находили слов. Мы молча смотрели друг на друга. Я думал о судьбе империи, они – о своем сыне и брате.
Мой адъютант разбудил меня на рассвете. Он подал мне отпечатанный лист. Это был Манифест царя об отречении. Ники отказался расстаться с сыном и отрекся в пользу Михаила. Я сидел в постели и перечитывал этот документ. Вероятно, Ники потерял рассудок. С каких пор самодержец может отречься от данной ему Богом власти из-за того, что в столице недостаток хлеба и частичные беспорядки? Измена Петроградского гарнизона? Но ведь в его распоряжении находилась пятнадцатимиллионная армия. Все это, включая его поездку в Петроград, казалось тогда, в 1917 году, совершенно невероятным. И продолжает мне казаться невероятным сейчас, в 1931 году.
Я оделся и пошел к Марии Федоровне разбить ее сердце вестью об отречении сына. Потом мы заказали поезд в Ставку, так как получили известие, что Ники было дано „разрешение“ (!) вернуться в Ставку, чтобы проститься со своим штабом».
И снова Александр Михайлович в своих «Мемуарах» свидетельствует о последних днях в Киеве. «Я лично хотел остаться в Киеве, чтобы быть поближе к фронту. В моей душе не было чувства горечи к русскому народу. Я любил родину и рассчитывал принести ей пользу, будучи на фронте. Я пожертвовал десятью годами жизни для создания и развития нашей военной авиации, и мысль о прекращении привычной деятельности была для меня нестерпимой.
Первые две недели все шло благополучно. Мы ходили по улицам, смешавшись с толпой, и наблюдали грандиозные демонстрации, которые устраивались по случаю полученной свободы! Дни были заполнены бесконечными митингами, и многочисленные ораторы обещали мир, преуспевание и свободу. Было трудно понять, как это все произойдет, пока шла война, но, конечно, следовало считаться и с русской велеречивостью. Вначале население ко мне относилось весьма дружелюбно. Офицеры и солдаты отдавали мне при встрече честь, хотя отдание чести было отменено пресловутым „Приказом № 1“.
Все шло как будто прекрасно,…к концу марта германские агенты всецело овладели положением, как в столице, так и в провинции. Совершенно безразлично, получали ли большевистские главари какие-либо суммы от Людендорфа или ограничивались тем, что приняли приглашение германского правительства проехать через Германию в запломбированном вагоне. Ведь говорил же Ленин: „Я бы взял деньги на дело революции от самого дьявола“.
Странные сообщники – Ленин и Людендорф – не обманывались относительно друг друга. Они были готовы пройти часть пути к объединяющей их стремление цели. Генерал старался оставаться серьезным, думая о сумасбродстве этого „теоретика“ Ленина. Зато коммунист здорово посмеялся над Людендорфом двадцать месяцев спустя, когда революционная чернь в Берлине хотела повесить этого победителя при Тонненберге.
На знаменах, которые несли полные революционного энтузиазма манифестанты в Киеве, четкими буквами были написаны новые политические лозунги:
„Мы требуем немедленного мира!“
„Долой правительство капиталистов!“
„Нам нужен мир, а не проливы!“
„Мы требуем самостийной Украины!“…
По всей вероятности, некоторым из наших добрых друзей, тронутых нашим положением, удалось повлиять на Временное правительство, и в один прекрасный день к нам явился комиссар и передал приказ отправиться немедленно в Крым. Местный совет всецело одобрил этот план, так как считал, что „пребывание врагов народа так близко от германского фронта представляет собою большую опасность для революционной России“».
Брат Николая ІІ, Михаил Александрович, отказался от короны, которая принадлежала ему ровно одни сутки. Вследствие отречения Временное правительство распустило Думу. И страна фактически стала республикой без какого-либо законодательного органа. Его величество история позаботилась, чтобы 300-летняя история семьи Романовых на царском престоле началась с Михаила І и закончилась Михаилом ІІ.
Город Михаила Булгакова
Давно заметил, что для большинства интеллигентных туристов последнего десятилетия Киев ассоциируется с Михаилом Булгаковым. И это стало понятно задолго до безобразной экранизации в 2012 году «Белой гвардии», где от Михаила Афанасьевича остались лишь имена героев и добавлено много лживого помимо изменений сюжетной линии, – особенно в финале. В этом фильме пропал сам Город, главный герой моего любимого произведения. Для меня «Белая гвардия» – это гимн Киеву, печальная соната его жителям, восторженные марши его улицам и домам, игривые бурлески представителям богемы и меняющим убеждения и хозяев политическим кокоткам… Этот мощный финал усиливает памятник Владимиру, князю, всматривающемуся в далекие Заднепровские дали! И крест в руках равноапостольного, поставленный на имперском прошлом города.
Я не помню, да простите меня, ни одного более или менее известного писателя, который бы закончил филологический факультет. Михаил Афанасьевич Булгаков по профессии был врачом, а прославился как писатель.
А ведь задолго до булгаковской славы, полученной через нечистую силу «Мастера
