камеры, «лейкой» показать огромность и величие этого пейзажа невозможно. И я подумал: как вышло, что на этой бескрайней, простирающейся дальше, чем достигает объектив, дальше, чем видит глаз, земле не могут ужиться две горстки людей? Даже здесь цивилизация теснит дикую природу, даже здесь медведи и горные львы не могут скрыться от вечных преследований Билли Флауэрса, а апачи – генерала Джорджа Крука или полковника Эрменгильдо Каррильо.
Я спустился к реке. Илистая и какая-то маслянистая из-за дождей вода стояла высоко, на заре она была совершенно спокойной. Я отыскал озерцо, где течение было не таким сильным, пристроил кофр на камне, разделся и вошел в воду. Камни под ногами оказались скользкими, а вода – ледяной, такой холодной, что у меня перехватило дыхание. Я быстро окунулся с головой, дождался, пока онемевшие мышцы начало покалывать, а когда они заболели, вылез. На воздухе все мое тело покрылось гусиной кожей.
Я сидел на камне, натягивая одежду, как вдруг рядом со мной возникла Чидех. Я так выражаюсь, потому что именно так и было: она движется легко и бесшумно, вот ее не было – и вот она тут. Я ничуть не удивился, и тем более не испугался, когда она внезапно положила руку мне на плечо.
– Я тебя ждал, – сказал я. – Почему ты убежала?
– С тех самых пор, когда мы были совсем маленькими, – ответила она, – нас учили убегать и прятаться, если на деревню нападают.
– Понятно. Но разве ты не видела, что это всего лишь Толли? – спросил я.
Она улыбнулась.
– Видела.
– Так почему же ты не вернулась?
– Вы связали дедушку.
– Нам пришлось. Послушай, Чидех, надо, чтобы ты привела к нам маленького Джералдо. Мы вовсе не собираемся причинить вред Чарли, ничего подобного. Неужели ты до сих пор не понимаешь, что мы не хотим вреда твоему народу?
– Солдаты убивают Людей, – сказал девочка. – Мексиканцы убивают Людей. Белоглазые тоже. Вот почему мы от них прячемся.
– Да, я знаю. Как только вы выдадите Джералдо, вы можете снова спрятаться. Больше нам от вас ничего не нужно. Только мальчик.
– И вы освободите дедушку?
– Да. Скажи остальным, чтобы возвращались. Ты должна мне верить.
Тем же утром попозже мы перенесли Чарли из пещеры обратно в поселок, и вскоре после этого девочка привела Джералдо Хуэрту. С ним пришла старуха из его апачской семьи. Она хлопотала над Джералдо, прижимала его к себе. Это был хрупкий, как бы не от мира сего мальчик, было в нем что-то возвышенное, он казался совсем непригодным для слишком земной жизни среди дикого народа.
Остальные тоже постепенно начали собираться, и поселок вновь наполнился жизнью, как будто его и не покидали. Вновь разожгли костры, воздух наполнился запахами дыма и готовящейся пищи. Джозеф договорился с Чарли о возвращении мальчика и заверил нас, что можно без опаски освободить великана от веревок, поскольку честное слово апача нерушимо.
– А как же Джеронимо? – спросил Толли. – Разве он не был заправским лжецом?
– Это так, – с огласился Джозеф. – Джеронимо не был правдивым человеком.
– Так откуда вам знать, что Чарли доверять можно? – спросил Толли.
– А откуда ему знать, что можно доверять вам? – ответил Джозеф вопросом на вопрос.
Так или иначе, мы развязали Чарли. Этот простой акт доверия как-то сразу все уравновесил, теперь никто ни перед кем не имел преимущества. Раз Чарли освободили, он больше не наш пленник, значит, и Маргарет больше не его рабыня. В этих новых демократических условиях все испытали большое облегчение. Казалось, Маргарет, Чарли и его жена Иштон без ума друг от друга, они сидели перед вигвамом на равных. (Хорошо поставленный удар с разворота тоже, очевидно, помог уравнять права участников.) Маргарет, которая прежде всячески демонстрировала полное равнодушие к детям, буквально не отрывалась от младенца Иштон, гугукала с ним и ворковала. Чем дальше, тем больше удивлялись мы ее беглому апачскому языку: я, конечно, выучил несколько фраз, чтобы разговаривать с Чидех, когда мы были наедине, однако Маргарет болтала почти как сами апачи.
Назавтра мы выступили на поиски экспедиции. Не знаю, как остальные, но меня обуревал страх.
11 июля 1932 года
Чарли принял решение взять с собой всех членов его рода. Мы-то думали, он предпочтет оставить их в поселке, чтобы не показывать солдатам, но он, по-видимому, решил держать всех под рукой. В поселке остались только две старухи, слишком слабые, чтобы идти, одна из них – с лепая Сики. Апачи очень щепетильны относительно своей частной жизни, и Джозеф почти не говорил с нами о ней, он и простился с ней так, как полагалось по их этикету, то есть без всяких сантиментов. Так что двух старух просто-напросто оставили сидеть перед вигвамами. Обеспечив провизией и дровами для костра.
– Не понимаю, – сказал я, когда мы готовились к выходу. – Они намерены за ними вернуться?
– Сики и та, другая, слишком стары для похода, – объяснил Альберт. – Так всегда поступают со старыми, ранеными или больными – их оставляют ради блага всего рода. У каждого свой срок. Это вполне понятно.
– Прямо так? – спросил Толли. – Даже не попрощавшись?
– Прощание – это понятие белоглазых, – с казал Альберт. – Все, что следует сказать, было сказано.
Ни разу не оглянувшись, белый апач направил свою маленькую серую в яблоках лошадь, которая под этим гигантом больше напоминала детского пони, прочь из поселка – его рыжие волосы и борода развевались по ветру, задубевшая от солнца и ветра кожа цветом напоминала ржавчину. За ним потянулся его род, состоявший их женщин и детей-полукровок – кто-то верхом, кто-то на своих двоих, причем последним приходилось бежать, чтобы не отставать. Шествие напоминало толпу лилипутов с Гулливером во главе. За вождем на быстроногом ослике ехал старый Джозеф Вейлор – его длинные седые косицы трепал ветер, а глубоко изрезанное морщинами лицо напоминало о каньонах и арройо этой древней дикой земли.
Я уехал вперед, и поэтому смог сделать несколько снимков Чарли и его народа, когда они приблизились. Никто в Америке не поверит, что такие люди существуют, и когда Большой Уэйд задаст свой обычный вопрос: «Ты сделал снимок, сынок?», – я хотел с уверенностью ответить: «Да!» «Последние дикие апачи» – вот так я назову эту фотографию.
Я присоединился к остальным, и мы поскакали по тропе позади апачей: Маргарет, Альберт, Хесус, Толли и я. Время от времени ко мне подъезжала Чидех, потом она возвращалась к своим. Мы то ехали попарно, то, когда тропа сужалась, выстраивались гуськом – с пускаясь по продуваемым ветром скалистым склонам, пересекая каньоны и арройо,
