33 25 января 1682 годаНа следующий день герцогиня Портсмутская присылает пажа с приглашением на чай в ее покоях. Бен Хаду тяжело вздыхает.
— Невежливо огорчать ее, она была к нам вчера так добра, но я обещал королю, что мы покажем ему верховую езду.
— Не весь же день уйдет на то, чтобы выпить с дамой чаю?
Вернувшись в комнату, чтобы переодеться, я учу Момо подпирать дверь стулом и вручаю ему свой кинжал, что приводит его в восторг. Он увлеченно размахивает кинжалом, делая выпады и финты, пока я не ловлю его за запястье.
— Мохаммед, это не шутки. Рафик — опасный человек, и он хочет нам зла. Не открывай дверь, а если он попытается ворваться, ударь его кинжалом и беги, понял? И шуми, как только сможешь.
Он смеется:
— Мы с Амаду его прогоним. Мы — великие воины, да, Амаду?
Мартышка скалится и скачет на месте. Что за неподобающий союз образовали эти двое!
Не надо было забывать, как неторопливы обычаи английского двора. Сперва нас почти час заставляют ждать, пока герцогиня встанет, хотя дело к полудню; потом, когда нас проводят к ней, мы застаем ее все еще en déshabillé[10]. Три дамы завивают ее светло-русые волосы и накладывают ей венецианские белила — не только на лицо, но и на шею, руки и обширное décolletage[11]. Я такое постоянно вижу в гареме; но бен Хаду обращается в камень, как обычно бывает, когда он старается не выдать себя. Ему явно нелегко отвести глаза от ее груди. Потом он собирается, должным образом кланяется герцогине, которую, кажется, вовсе не волнует, что двое посторонних мужчин застали ее за туалетом, и представляет меня как своего заместителя. Она мило улыбается и протягивает руку:
— Счастлива познакомиться, мистер Нус-Нус. Зовите меня Луизой. Так жаль, что Элинор вас вчера присвоила на весь вечер. Надеюсь, вы примите мои извинения за нее: боюсь, она лишена le bon ton[12]. Не ее вина, разумеется: ее растили не для жизни при дворе.
Мистер Нус-Нус. С уважительным английским обращением имя звучит еще нелепее, чем прежде, особенно произнесенное с таким прелестным французским акцентом. Я склоняюсь к ее руке — видел, как это делали другие, — и провожу губами по одному из многочисленных колец.
— Знаю, я приглашала вас на чай, — улыбается она, — но взяла на себя смелость приказать подать кофий: вы, мавры, ведь так любите кофий. Возможно, он будет не так крепок, как вы предпочитаете — должна признаться, я существо хрупкое, — боюсь, иначе он погубит мою душу.
Ее дамы взвизгивают от смеха. Мы с бен Хаду обмениваемся озадаченными взглядами, потом устраиваемся в креслах, принесенных для нас вместе с ширмой, отгородившей хозяйку, и, обсуждая погоду, наши впечатления от Лондона, сходство между Версалем и двором в Мекнесе, фасоны платьев марокканок и прочее в том же духе, стараемся не обращать внимания на недвусмысленный шелест шелков и шорох корсетной шнуровки. Кофе по сравнению с тем, что мы пьем дома, жидок и безвкусен: ничью душу он явно не погубит. По тому, как Медник постукивает башмаком, я понимаю, как не терпится ему сбежать из этого женского царства. С каждой минутой ответы его делаются все короче — приближается время обеда.
В конце концов, хозяйка появляется перед нами, затянутая в платье узорного желтого шелка с пышными голубыми рукавами, прорезными, чтобы виден был тончайший батист, с цветом которого почти сливается белизна ее кожи. Бен Хаду вскакивает на ноги и заявляет, что ему пора: у него встреча с королем. Когда я тоже собираюсь уйти, герцогиня восклицает:
— Ах, лишить меня так сразу столь приятной компании было бы крайне жестоко!
Я замечаю, как трескаются белила возле углов ее рта. Белила делают из свинца, считавшегося ядом еще во времена Галена: зачем женщине губить здоровье ради столь относительной красоты?
Восклицание Луизы вызвано, скорее всего, простой придворной вежливостью, но посол тут же говорит:
— Нус-Нус, останься с дамой — мы без тебя вполне обойдемся.
И уходит.
Герцогиня фыркает:
— Что ж, полагаю, мне стоит удовлетвориться заместителем посла, не сочтя сие за обиду.
Прежде чем я придумываю подходящий ответ, она поворачивается и кричит:
— Jacob, viens![13]
Из-за резной восточной ширмы появляется мальчик, чьи белые зубы блестят в улыбке на темном лице. На безошибочно африканской круглой голове — коротко остриженные черные кудри. Он одергивает бархатный дублет, надетый поверх белой рубашки с оборками, и показывается хозяйке.
— Ça va, madame?[14]
Потом оборачивается, видит меня и едва не падает.
— Ici petit, laisses-moi voir[15].
Хозяйка манит его, и он идет к ней, не сводя с меня глаз, словно я могу его ударить, или съесть, или что похуже. Герцогиня оправляет маленький дублет, разглаживает его ладонями, вытаскивает из рукавов манжеты и ласково кладет руку на голову мальчика.
— Très joli[16]. Это Жакоб, мой мальчик. Jacob, ici Monsieur Nus-Nus, de la court du Maroc[17].
Взгляд больших глаз останавливается на мне. Потом мальчик произносит на внятном сенуфо:
— Ты очень похож на моего дядю Айю.
Пока я осмысляю это, Луиза щелкает пальцами:
— Les bijoux, Marie[18].
Одна из служанок приносит богатый ларец для драгоценностей, и герцогиня, поставив его на колени, роется в брильянтах и рубинах величиной с воробьиное яйцо, золотых цепях, брошах, диадемах и браслетах. Перебирает жемчуга, нитку за ниткой, пока не находит ожерелье, которое искала, застегивает его на шее мальчика и показывает ему его отражение в ручном зеркальце в черепаховой оправе. Я думаю, в какой восторг пришел бы Момо при виде всех этих побрякушек…
— У вас есть дети, сэр?
— Я не женат.
— Я спрашивала не совсем об этом. Mais quel dommage[19]. У вас бы, полагаю, были красивые сыновья. Как Жакоб.
