Чейс, дай ей пистолет, — приказывает Вистан.
Мне в руку кладут чёрный пистолет — вроде того, которым я стреляла на стрельбище у Гая. У меня пересыхает горло, а руки начинают трястись. Я смотрю на своё оружие и понимаю, что им можно убить. Им можно отнять жизнь человека. И сейчас люди вокруг хотят того, чтобы я отняла жизнь у Гая...
Хочет его родной отец.
Волна тошноты подступает к горлу стремительно.
— Побуду милосердным, — продолжает он довольным насмешливым тоном. — Я дам тебе самой решать, куда стрелять. Ты можешь выстрелить сразу в голову, что означало бы верную смерть, а можешь попасть в более незначительные места. Решать тебе, так уж и быть.
Словно это упрощает мне задачу... Будто бы от этого мне сразу должно было стать легче... Вистан упивается моим страхом, моим разрывающимся сердцем, моей паникой, которая заполнила каждую клеточку моего тела.
— Даю тебе десять секунд, — твёрдо говорит он. — Не успеешь выстрелить до этого, я убью Софи у вас на глазах, у вас же и на глазах вытащу из неё ребёнка. Крови будет много, вам не стоило бы видеть подобную картину. Как не стоило бы видеть, как я отсеку головы предателей, решивших помочь тебе.
Пистолет словно становится ещё тяжелее в моей руке, пока я пытаюсь привести в норму собственный разум. Я поднимаю взгляд на Гая. Он будто пытается игнорировать боль и унижение, которым подверг его отец, сейчас он смотрит на меня и видит только меня. А потом вдруг тихо говорит:
— Стреляй, моя Роза.
Я качаю головой, а из глаз текут слёзы.
— Нет... Нет, я не могу, я...
— Семь! — кричит Вистан. — Шесть! Пять!
— Каталина, стреляй, — уже с напором выдвигает Гай. Остекленевшие глаза пусты. — Стреляй в меня.
— Гай! — реву я в ответ, а пистолет словно сжигает мне руку. — Я не могу!
— Всё будет хорошо, просто стреляй. Прошу тебя, стреляй.
Конечно, ради друзей он готов получить и пулю. Сейчас ему плевать на последствия, плевать на собственную жизнь. Он сделает всё ради того, чтобы Софи, Нейт и Зайд не пострадали.
Я смотрю в его глаза, пытаюсь уловить в них что-то живое. Что-то, за что можно было бы ухватиться как за единственный способ ещё оставаться в здравом рассудке.
Но я уже давно потеряла рассудок. Ещё с той секунды, когда размазала голову Хью по бетонному полу.
Я медленно поднимаю пистолет. Рука дрожит, а в голове на секунду мелькает мысль: я могу повернуть пистолет и быстро выстрелить в самого Вистана. Могу убить его прямо сейчас, могу отомстить за страдания двенадцатилетнего мальчика и его мать. Желание сильное, оно горит внутри меня как пламя, как разразившийся лесной пожар.
Но, разумеется, я не могу поступать так безрассудно. Мы не в кино со счастливым концом, мы не знаем, как завершится мой поступок. Если я промахнусь, последуют мучения куда хуже. Наверное, за попытку убийства босса Могильных карт меня превратят в пепел, перед этим долго и коварно пытая. Наверное, в этот момент всем будет уже плевать на то, что я — Харкнесс.
Я опускаю палец к курку. Только сегодня Нейт учил меня стрелять, но я никогда бы не подумала, что это умение обернётся против меня. Что применить его мне придётся на человеке, которого я люблю.
Гай кивает мне. В его зелёных глазах нет ни капли страха, нет даже и тени отчаяния. Словно каждый день в него стреляют, словно каждый день он становится жертвой отца.
Хотя, может так и есть.
— Пять, четыре, три, — считает Вистан у моего уха.
Я опускаю дуло и целюсь Гаю в ногу — туда, где меньше всего шансов нанести ему сильный вред. Стрелять в туловище нельзя, я знаю это, ведь я могу задеть жизненно важные органы, а если в голову — могу его убить. Мне не нужно иметь опыт в этом, чтобы всё это понять.
— Два, один... — заканчивает Вистан.
А я уже стреляю.
В ушах звенит после громкого выстрела, рука вздрагивает от отдачи. Пуля вылетает быстрее, чем я успеваю понять, что действительно выстрелила. У Гая искажается от боли лицо, хоть он и остаётся безмолвен, а потом падает на колени. Мужчины, державшие его с обеих сторон, отпускают его руки, позволяя ему падать к полу.
— Умница! — произносит Вистан восхищённо и гладит меня по голове.
А я в ужасе смотрю на то, как штаны Гая пропитываются кровью, как нет вокруг помощи. У меня разрывается душа, я чувствую, как что-то внутри меня морщится, иссыхает, превращается в пепел, распадается на миллион частей.
Пистолет падает с моих рук. Я обессилено опускаю дрожащие руки, неспособная отвести взгляда от раненого Гая.
— Теперь мы поступим так, милая невестка. — Вистан обходит меня и подходит к сыну, хватая его за волосы и потянув их вверх так, чтобы поднять лицо. Гай шипит от боли, но видно, что боль от пули почти затмевает её. — Я поиграю в Господа Бога и дам этому жалкому щенку шанс выжить. Вы оба посидите в моей темнице до завтрашнего утра. Позволяю тебе делать всё, что захочешь, чтобы его спасти. К утру вернусь за вами, и если мой неотёсанный сынок не истечёт за ночь кровью и не сдохнет как собака, так уж и быть, прощу вас всех и верну в свою семью.
У меня всё падает вниз. Я поднимаю полный слёз взгляд и кричу:
— Вы обещали, что оставите его в покое, если я выстрелю!
— Нет, я просто в тот раз не договорил, — ухмыляется он в ответ.
В следующее мгновение нас хватают всё те же мужчины, а потом волочат по просторным коридорам поместья. Я не сопротивляюсь, не сопротивляется и Гай, пока нас тянут вдоль дверей, пока нас провожают взглядами горничные, которые наверняка за годы работы у Харкнессов привыкли видеть много ужасающих сцен. Поэтому никто нам не помогает. Никто нас не спасает. Никто и не думает об этом.
А потом нас бросают в небольшую серую комнату, выглядящую как настоящая темница. Здесь источником света служит лишь тусклая лампочка на бетонном потолке, холодно и пахнет сыростью. Железные толстые двери закрываются. На серых стенах видны следы от крови, и я догадываюсь: здесь проводят пытки или убивают людей.
Гай громко дышит, опираясь на стену и сползая вниз. Потом он пытается
