и актер, который узнает имена королей, их жен и возлюбленных, а также полководцев, великих деятелей и мыслителей разных эпох, события разных времен, идеи поколений, изучает множество характеров, обретает интерес к мифам и приучается свободно и кстати упоминать их имена из заученных ролей, у него составляется история человечества и культуры, вырабатывается отличный язык и манеры, а в умении вести себя в обществе он не уступит аристократам. Так говорил морским кадетам артист Александринского театра Каратыгин, по повелению покойного государя преподававший дикцию в морском кадетском корпусе. Актер, играя в пьесах великих писателей, становится образованным человеком. Так же, как, играя произведения плохих авторов или в плохих переводах, он теряет и то свое, последнее, что имеет, приучается мыслить пошло и бедно, как сам актер.
Моряк учится в портах и в городах, в которых бывает. У него развивается интерес к иностранным языкам. По памятникам, дворцам и памятным дням он узнает мир, события прошлого и новые имена, а потом тянется к книгам, читая про все, что удалось схватить ему краем уха. Много пользы получает он от встреч с молодыми женщинами, которые оказываются не только соблазнительными, развивая в нем рвение и энергию, но и наблюдательными и по-своему образованными, охотно делятся всем, что сами знают, с приятным молодым человеком, который, покинув ее страну, станет опять обреченным на вечные опасности. Встречи сверстников и сверстниц во всех портах и одинаковы, и ни одна не походит на другую.
По газетам и по деятельности полиции, а также по торговле, бушующей во всем мире, когда каждый дом в каждом городе представляет собой торговую лавку, моряк составляет представление о политическом и общественном развитии народов разных стран. Теперь многим захочется почитать про Макао и Камоэнса, а дальше и про Васко де Гама и Марко Поло.
Видимо, все молодые люди, шагающие по старинной улице португальского города, что-то слыхали про Камоэнса, и английская, и русская версии о нем сходятся. Англичане, видимо, больше знают, у них не только в Лондоне, но и в колониях обо всем на свете издаются дельными людьми брошюры и книги, дешевые справочники, из которых всегда можно выхватить что-то полезное для себя и при случае произвести впечатление в обществе.
…А для Николая Матвеевича годы, проведенные в самых гнилых туманах и при вечных ветрах, на шлюпках и туземных лодках, а зимами на собачьих нартах или на лыжах, в разъездах по льду и в снегах, про которые если рассказывать — никто не поверит, с ночлегами в жарких, дымных и тесных юртах и фанзах, с опасностями, с жизнью впроголодь, когда приходилось радоваться пластине собачьей юколы, выменянной у гиляка, — были (во что тоже никто не поверит) самыми лучшими и счастливыми в жизни. Чем? Он сам себе удивляется, как все снес и что оказывается в силах человеческих. Никогда и нигде в другом месте не познал бы себя, на что способен, силы его не пробудились бы; откуда что взялось. Мало сказать, что были тяготы и голод. В те ранние годы, конечно, как теперь может показаться, легко все и просто. Наламывал себе ноги в ходьбе на широких коротких лыжах, подшитых шкурой, он-то, сын богатых родителей! Он не знал бы своих сил, если бы там не жил.
Вспоминал это не в упрек красоте Макао и не в укор англичанам; на эскадре Сеймура были свои труженики, исследователи Канады и знаменитые арктические капитаны, в их числе Пим.
Красивей местностей, чем там у нас, где прошли юные годы, Николай нигде не видал. Стылый лес, ночь, снега горят, луна большая, сопки над Амгунью, далеко собаки лают, и люди едут, говорят — каждое слово слышно отчетливо за несколько верст, тишина хрустальная, смотришь и не веришь глазам и ушам, что такие чудеса на белом свете.
Макао, конечно, город необыкновенный. Таких и в Европе нет. Но, боже, куда нас занесло! На юг Китая, в португальскую колонию. Подумаешь: не лишку ли мы хватили, махнули так далеко, нет же у нас здесь никаких интересов? Путятин, видно, полагает, что со временем явятся. Не схожи ли мы с французами, которые толкуют в Китае о распространении веры, а по сути делается все из-за престижа императора Наполеона III, который желает прославиться как великий завоеватель. Практических интересов у французов здесь немного, а у нас нет никаких.
Город с черепичными кровлями и садами начал опускаться у ног офицеров, подымавшихся по ступеням на холм. Сдвоенные башни католических соборов становились выше и виднее, даже ближе, открылся величественный фасад сгоревшего когда-то храма иезуитов. Как огромные красные ворота стоял он среди груды развалин. Красота захватывала, и самолюбивые воспоминания Николая снесло, угас оттенок обиды, который есть у каждого из наших изможденных в труде ради столицы, где его знать не хотят и цели его не понимают.
Открывалась панорама города, который уместился на полуострове не более двух верст в длину и был отрезан от материкового Китая напрочь изолирующим иностранцев навечно водным каналом, прорытым через перешеек. А они перешли и рвутся далеко в глубь Китая. С обеих сторон полуострова моря и островки, а за морями опять сопки. Макао как гнездо художников и мастеров каменной кладки, как академия или как шкатулка с драгоценностями.
Россия по сравнению с этим торговым и антикварным миром представляется где-то наверху, в холоде, огромным монастырем, в котором все на военный лад, и велено всем хвалить тех, что наверху, от земли до неба, и всем коситься друг на друга…
Что думал Камоэнс, всходя вот так же по этим вековечным каменным ступеням длинной лестницы на форт, господствующий над морем, глядя вдаль на открывающиеся все новые бесконечные поля вод в пятнах ветров и затиший? Горы и в самом городе Макао и на соседних островах, как и главы церквей и соборов, отсюда кажутся еще выше, ветер свежее и уж не доносится с улиц и базаров и от плавучих кварталов запахов жареной рыбы и бобового масла. Видны кварталы лачуг на лодках в крапинках живых цветников, каждый бедняк утешает свой взор садиком в маленьком ящике.
Наверху, под облупленным основанием тучной башни форта подымается и вытягивается толстый черный ствол огромной пушки, он стоит жерлом ввысь над Макао и становится длинней всего города.
Поднялись на площадку с небольшой сигнальной пушкой, где над кручей стоял часовой-негр.
Артур и Форсайт заговорили по-французски с португальским офицером, извиняясь за визит, и просили позволения осмотреть исторические достопримечательности. Сказали о разрешении, данном вице-губернатором Макао.
Португалец с яркими черными
