подождал, и она тоже.
– Ну?
– Ладно. Во-первых, я стал отцом, а это тебя меняет. Отцовство. Не буду пускаться в пространные описания, так как все, что я скажу, это сплошные клише и ты обо всем этом уже слышала. Все говорят об одном и том же. Но с того момента, как рождаются дети, ты становишься другим.
– Я слышала, что для женщин все куда радикальнее.
– Для них это словно нейтронная бомба. Знакомый ландшафт, но все живое и привычное исчезло. Но мужчина способен сохранить суть своего «я», принять то, что стал отцом. Да, все меняется, но не отбрасывает тебя на круги своя.
– Давай дальше. Что во-вторых?
– Во-вторых, деньги. Они могут изменить тебя, навредить тебе, даже убить тебя – хотя безденежье убьет тебя куда быстрей. Представь себе маленькую рыбу, самца, которому всего год, а матерым самцам по три-четыре. Речка журчит, он в ней мечется, жрет насекомых и мальков, гоняется за самками постарше, а те его отгоняют, не хотят, чтобы он оплодотворял их икру, но иногда ему удается пробраться мимо и сделать свое дело; а потом он попадает в океан, превращается в здоровенного лосося…
– При чем тут вообще рыба?
– Да, да, слушай: теперь он в гигантском океане, раз попал под гребной винт, другой его чуть не сьел тунец, и его город в океане стал точной копией рекламы «Маноло Бланик» с банками и аптеками на каждом углу, как здоровенный торговый центр на Лонг-Айленде, и все остальные рыбы, кроме него, поменяли свой цвет, с одной рыбоженой он развелся, на другой рыбе так и не женился; и вот ты говоришь: «Помнишь ту красивую речку?» А он отвечает: «Помню, хорошо помню, но сейчас меня там нет, и я уже не тот».
– А где ты сейчас?
– Плыву себе в трансе, – машинально ответил он. – Размышляю о жизни. Готовлюсь к смерти.
– Неправда, взгляни на себя, ты прекрасно выглядишь, поддерживаешь форму, это же видно. Тебе еще и сорока пяти нет.
– До сорока пяти осталось совсем чуть-чуть. В душе мне пятьдесят три. Я не это хотел сказать. Смысл был такой: чего я хочу сейчас и кем хочу быть? Вопросы эти я рассматриваю с позиции того, кому осталось еще лет двадцать, может, двадцать пять активной жизни в обществе, но у меня нет амбиций, вообще, я не хочу никому ничего доказывать, не хочу пытаться как-то изменить мир, не хочу работать. Я хочу полного покоя, думать, читать, может, напишу чего-нибудь, дневник, заметки или блог заведу, типа того. Но на бумаге. Никому об этом не скажу. Хочется снова выйти в море, буду ходить под парусом. Хочется писать картины, стать художником. Но сначала придется научиться рисовать. Пора принимать ответственные решения.
– Похоже на жизнь в доме престарелых.
– Именно. С дзен-садом. Жду не дождусь, когда смогу играть в шаффлборд перед ланчем. Но больше всего хочется покоя. Делать то, что хочу, наедине с собой. Путешествовать. Не привлекать внимания. Хочу поселиться в Мексике, на побережье. Но и на юге Франции тоже не прочь. Или в Гонконге.
– И хотя бы раз в неделю с кем-то спать, не привлекая внимания.
– Как будто это что-то плохое. Хочу фотографировать, ходить под парусом, путешествовать и писать о том, что видел. Других планов у меня нет. Сыну тринадцать лет. В январе будет четырнадцать. Я чувствую, что скоро он будет жить своей жизнью. И это тоже хорошо. Это естественно. Он уже понимает, что ни я, ни его мать больше не центр вселенной. Так что я остаюсь наедине с вечностью. И я заработал кучу денег.
– Могу представить.
– Вот это оно и есть. Деньги – это океан. Они тебя меняют.
– Ага. Значит, вот почему я не плаваю, как рыба.
Поначалу секс был несколько неловким – оба удивлялись тому, как с годами может меняться чувственность. Он ходил в зал, мышцы были в порядке, но она помнила его молодым, когда его мускулы скрывались под мягкостью юношеского пренебрежения собственным телом.
Неловким в основном из-за того, что Джордж внезапно терял эрекцию: то есть, то вдруг нет. Или у него вообще не вставал. Иногда все было хорошо, но при данных обстоятельствах выглядело несколько скомканным, так как Анна чувствовала, как он боится, что у него опять упадет. Может, один раз из десяти или два из дюжины у них получилось не торопиться, наслаждаясь телами друг друга. Раз или два она чувствовала, что он действительно думает только о ней, действительно хочет ее здесь и сейчас. Раньше с ним она могла кончать только так – когда видела, что влечение полностью владеет им, наполняя его силой. Когда он был рядом, а не витал где-то далеко, словно наблюдал за ними из окна.
Она сказала ему об этом: что не чувствовала его рядом с собой, что он как бы смотрел на них со стороны, не принимая участия в происходящем, а только думая об этом. Джордж попытался ей объяснить – и самому себе тоже, – что с ним происходит, что он понял о себе: он сказал ей, что все еще живет воспоминаниями о своей сексуальной жизни в прошлом, не отдавая себе отчета сейчас, а может, так было и раньше, в том, что с ним происходит в данный момент. В самом начале, с новой партнершей, он не находил себе места от волнения; преодолев его, он снова терялся, погружаясь в желание, бывшее воспоминанием о желании, растворялся в ощущениях, в образах, подпитывающих память, которой он всегда был верен; входя в кого-то, он пребывал в ком-то другом, в своем прошлом, и когда с кем-то трахался в настоящем, фокусировался на моментах из прошлого, прежде не замеченных, не приносивших ему удовольствия; их он переживал позднее, иногда намного позднее, уже с другой женщиной, в другом месте и в другое время. В его памяти оставался четкий отпечаток, некий момент времени, в который оседлавшая его женщина отворачивалась и смотрела назад, волосы падали на ее плечо, он видел изгиб ее талии, живот, бедро; когда они были с ним, его с ними не было; воспоминания о них преследовали его позже, когда он занимался сексом с другой или мастурбировал, и так было снова и снова.
– Тогда в чем секрет женщины, с которой у тебя был секс трижды в месяц?
– По своей сути она была актрисой. Получала невероятное удовольствие, позируя. Хотела снимать видео, фотографироваться, но я был против. То есть мы были едва знакомы, вдруг дело бы дошло до шантажа?
– Мог бы работать
