Сегодня же Франц Гебль бросает кафе и пробует бежать. Через двенадцать дней его арестовывают американцы. Пока что его путь тоже лежит в Дахау. Оба содержатся в гораздо лучших условиях, чем их предшественники.
Новая Австрийская республика переживает становление, и ей требуется восстановить разрушенные во время войны системы гражданского и уголовного правосудия. То, что еще вчера было законным, сегодня уже незаконно. И наоборот, что было незаконным, стало законным. То, что было «куплено» арийскими семьями у бежавших и погибших евреев, теперь оказалось под угрозой.
В Лондоне и Инсбруке Гуго Шиндлер и Луиза Дубски начинают борьбу за справедливость.
В 1945 году Австрия оказалась под десятилетней оккупацией, во время которой ее разделили на британскую, французскую, американскую и советскую зоны; Вену, как и Берлин, тоже разделили между державами-победительницами. Тироль и Форарльберг оказались во французской зоне. Совсем скоро было сформировано многопартийное Второе австрийское республиканское правительство. Везде зазвучало: «Мы были первой жертвой Гитлера». Союзники согласились, увидев в этой своеобразной «мантре» залог объединения страны и движения ее вперед. Приводили железный аргумент: суверенитет Австрии перестал существовать после аншлюса, поэтому ответственность за все, что было сделано не так при нацистах, нельзя перекладывать на послевоенную Австрию.
Страстное желание иссечь нацистскую эру из истории создало большие сложности для лишившихся всего, рассеянных по миру евреев Австрии: это я поняла, разбирая папки с послевоенными судебными делами в земельном архиве Инсбрука. Еще находясь в Лондоне, Гуго с племянником Петером наняли в Австрии юриста, с которым работали еще до войны, доктора Альбина Штейнбрехера, чтобы начать процесс реституции виллы с прилегающим садом, а также всех бизнесов Шиндлеров, в том числе и кафе.
В 1947 году все эти процессы шли полным ходом, но все эти реституционные дела для многих австрийцев неприятно напоминали об эре нацизма и мешали стране как можно быстрее уйти от своего недавнего прошлого. Много десятилетий они доминировали в отношениях еврейского и нееврейского сообщества, но теперь из-за нехватки политической воли у них просто не хватало для этого сил. Я обнаружила, что такие дела, бывало, тянулись и по десять, и по пятнадцать лет – и в конце концов стороны или умирали, или уставали, или оказывались без средств, необходимых для продолжения тяжбы.
От одного инсбрукского историка я узнала, что в городе было лишь трое судей без связей с нацистами, которые могли заслушивать эти дела, и поэтому проволочки были самым обычным делом. Работать им было нелегко, так как приходилось принимать во внимание противоречившие друг другу аргументы. Если реституция совершалась в полном объеме, арийские владельцы собственности, успевшие вложить в нее немалые суммы (в том числе и на ремонт или восстановление после бомбежек), оставались без гроша. Закон позволял судьям вообще отказать в реституции, если владелец-ариец вложил в бизнес значительные суммы или изменил вид деятельности.
Многие евреи так и не получили ничего обратно. Иногда споры решались во внесудебном порядке, и арийцы оставляли право собственности за собой, но выплачивали суммы сверх тех смехотворных цен, которые назначались во времена вынужденных продаж. Когда же реституция совершалась, евреи, наоборот, сталкивались с необходимостью возврата сумм, которые они могли или не могли получить от первоначальной вынужденной продажи. Только через полвека под сильным давлением общественного мнения австрийское правительство создало Национальный фонд для жертв национал-социализма.
Реституционные процессы вызвали новый всплеск антисемитизма. Для кого-то они стали очередным доказательством еврейской скаредности и бременем, непатриотично взваленным на Австрийскую республику, тогда как всю вину следовало возложить на Германию. Разбирательство шло, хоть иногда и путалось в дебрях взаимных претензий. Я поразилась, узнав, что даже нацисты, скрываясь от властей, могли спокойно, через своих юристов, предъявлять встречные иски в суде.
В Инсбруке в 1946 году одна из явных жертв войны, овдовевшая Луиза Дубски, уже испытывала на себе все превратности новой системы. Она подала заявление на получение удостоверения жертвы войны, которое давало бы ей право получать небольшую пенсию и льготы на сигареты и алкоголь. В заявлении Луиза подробно изложила все, что случилось с ней и Эгоном, но власти скептически отнеслись к ее жалобам и не слишком снисходительно к выбору, который ей пришлось в свое время делать.
Как и многие арийцы, состоявшие в браке с евреями, Луиза начала (но так и не завершила) процесс развода; казалось, это лучший способ спасения бизнеса. Потом она передумала и вполне определенно заявила, что ждала Эгона из санатория домой. Намекая на это, судья оставил саркастическую надпись на ее папке: «При НС (национал-социалистах) она хотела избавиться от еврея. Теперь же, видно, хочет выгадать от его смерти!»
Судья назначил расследование. Изучая историю семьи Дубски, дознаватель отметил, что Луизу всегда называли ярым врагом нацизма, и до 1938 года, и после, тогда как ее муж до аншлюса имел некоторое отношение к запрещенной законом нацистской партии. Однако, по словам опрошенных, Эгона не считали «полностью психически здоровым» (vollwertig). Он, скорее всего, не понимал, что делает. Как отметил дознаватель, собрать информацию было трудно, а свидетели были весьма немногословны.
Но 15 июня 1946 года колесо повернулось и для Франца Гутмана, когда-то купившего бизнес Дубски. Государственный обвинитель полагал, что дело получит большой общественный резонанс: считалось, что Гутман очень обогатился при нацистском режиме, а теперь пытался скрыть свое прошлое. Для него Луиза составила длинное заявление, в котором описала вечера в кабачке у Гутмана, которые посещали гауляйтер Гофер и прочие высокопоставленные нацисты. Она отметила, что Гутман был крупным поставщиком вина для нацистов высшего эшелона, в том числе и присутствовавших при расстреле Эгона. Прямо она ничего не сказала, но дала понять, что усматривает связь между поставками вина и причинами гибели мужа.
Гутман попробовал сопротивляться. Он утверждал, что реституция недействительна, потому что всем было известно, как Эгон добивался благосклонности нацистов; но в судебном заседании было установлено, что это заявление не имеет отношения к процессу. Судья отметил, что заигрывания Эгона с нацистами можно счесть признаком слабости характера или дурновкусия, не принесшего в конечном счете пользы ни ему, ни Луизе.
Убийца Эгона, Вернер Хиллигес, находился в розыске. Шеф гестапо был арестован в 1946 году, а в 1948-м осужден французскими военными властями за это преступление. Он был приговорен к пожизненному заключению и каторжным работам. К середине 1950-х годов, однако, жажда мести значительно ослабла, и, к моему крайнему удивлению, в декабре 1955 года Хиллигес получил президентское помилование. А через месяц покончил с собой.
Инсбрук, лето 2019 года
Я сошла с проторенных дорожек и отправилась в ту чаcть города, где нечасто встретишь туристов и даже футбольных болельщиков, хотя она расположена совсем рядом с центром. Улица, на которой я стою, называется ни больше ни меньше как улица Святого Духа, или Хайлиггайстштрассе (Heiliggeiststrasse). Я ищу то место, где мог быть старый магазин Леопольда Дубски, и обнаруживаю, что он все еще там – ну, если и не точно он, то его версия.
