За пределами дома престарелых был обнаружен город, что неожиданно удивило. Чувство удивления запомнилось, сам город — нет. Посмотрела картинки в гугле, не узнала ни одной улицы, ни одного здания. Хотя Боб возил нас с Эрной в театр, где я свалилась с кресла в бельэтаже, и в полутемный шумный ресторан, и в институт Ханы Перкинс с иконостасом из знаменитых психоаналитиков с портретом Эрны в центре. Кафе, в которое я направилась, выйдя на свободу, постигла та же участь забвения. Что я там ела, тоже. В рюкзаке у меня был лэптоп с переходником для всех стран мира. Так что, видимо, я выбрала столик рядом с розеткой и уткнулась в чтение.
Доктор Баумел… Впервые я столкнулась с этим именем в докладе Фридл «О детском рисунке»: «У одного ребенка возник дом с наглухо закрытыми окнами и дверьми, одиноким цветком, платьицем и мебелью; все без связи, без пространственных отношений друг с другом. Этот ребенок прибыл из дома сирот, где с детьми крайне жестоко обращались, их держали взаперти, у них отобрали и спрятали все вещи, включая деньги. В Терезине у ребенка появились добрые воспитатели, и его рисунки изменились. Возник уютный столик с лампой, в комнате на стене висит картина. Вещи связаны воедино, их много. Вместо сухих штрихов появились линии, имеющие толщину и наполненность (не отрывисты). Также в лучшую сторону изменились и другие дети. Как было замечено любимой детьми воспитательницей, дом (по словам доктора Баумел, дом всегда означает самого ребенка) на первом рисунке отправлен в самый угол, его двери закрыты, окна пусты, линии имеют депрессивный наклон. На втором рисунке, после того как ребенок пришел в себя в условиях благоприятного обращения, дом вернулся в центр, на окнах появились занавески, на двери — глазок, на лугу — цветы, и даже солнце нарисовано не так бегло, как на первом рисунке».
Единственное упоминание, да и то в скобках. Поиски выдали скупую и неутешительную информацию. Гертруда Баумел, д-р мед., психолог. Родилась в 1898 году в Праге. Летом 1942 года с мужем Франтишеком (судя по дате, он был младше Гертруды на восемь лет) и пятилетней дочерью Яниной они были депортированы из Праги в Терезин. Там Гертруда основала приют для душевнобольных детей. Семья Баумел погибла в Освенциме осенью 1944 года.
Ни в одной из книг Эрны, посвященных таким темам, как смерть ребенка, гибель родителей, мать, которая не может быть матерью, кризисы в развитии ребенка, родительство и его «подводные камни», становление личности и пр., — не упоминается имени Гертруды Баумел. Ее лекции по детской психологии Эрна посещала и конспектировала и даже сохранила, а вот имя вылетело из головы. Когда я произнесла его вслух, Эрна согласилась — да-да — и добавила: «Главное, что Гертруда не турнула меня с лекций, они не были предназначены для подростков». Но ведь и Фридл нигде не упомянута… Ведущий психоаналитик Америки, она ни словом не обмолвилась о том, что с ней произошло. Мало того, из траурных речей по поводу ее кончины и из некролога, составленного ее коллегами из института Ханны Перкинс, где она провела чуть ли не полвека, выпал целый период — с 1938‐го по 1945‐й. «Мне удалось устроиться таким образом, чтобы мое прошлое не мешало ни мне, ни моей работе, ни моему браку, ни моим детям, ни моим отношениям с людьми», — объясняла она мне в Атланте. Но вернувшись оттуда, написала иное:
«Дорогая Елена Макарова, я пишу, дабы поблагодарить Вас (и, пожалуйста, передайте мою благодарность оператору Ефиму) за те невероятные двадцать часов, которые мы провели вместе в мире Терезина, воссозданного Вами и через Вас на выставке. И еще спасибо за все те усилия, которые Вы приложили к тому, чтобы уберечь мои рисунки от дальнейшего распада. Я знаю, Вы сделали это не только для меня, но и для себя, для своей работы и для тех, кто, возможно, заинтересуется этим в будущем. Что касается меня, я поняла, что наша встреча, обмен мыслями и чувствами стали для меня этапом для перехода на новый уровень осмысления лагерного опыта, и один из шагов в этом направлении — говорить с Вами… Следующая проверка покажет, как обстоят дела, но я знаю, что жить мне осталось недолго, так что время — главный фактор. Нравится нам это или нет!»
К этому письму было приложено еще одно, написанное Эрной немецкой диссертантке в 1991 году.
«…Как видно, у Вас нет ни малейшего представления о том, что может чувствовать человек, которому предлагают вернуться в прошлое с его травматическими переживаниями, не говоря уж о том, чтобы делиться этим с чужим человеком. Каждый несет в себе прошлое и борется с ним в себе. Напоминания об этом более чем болезненны. Я знаю, что многие, пережившие концлагеря, с радостью делятся своими переживаниями, фактически упиваются ими. Люди по-разному справляются с травмой, и Вы должны осознавать, что от тех, кто готов перед вами исповедоваться, вы получите лишь ту информацию, которой они пользуются для самозащиты. Против того, что на самом деле весьма болезненно. Чаще всего ими движет желание и необходимость „говорить“, рассказывать „всю правду“, воздвигать памятники и, что еще горше, рекламировать себя. Из естественного желания стать кем-то, компенсировать ужасающий внутренний ущерб от бытия никем. Бытие никем изничтожает, и никакое исследование или анкетирование не способно это уловить. Вы, может быть, знаете, что предметы размываются, когда подносишь их на ладони к самому носу. …Сама постановка вопросов отражает Ваше невежество, некоторые из них носят попросту неделикатный характер…»
Письмо — острастка. С одной стороны — для перехода «на новый уровень осмысления лагерного опыта» ей необходим собеседник в моем лице, с другой стороны — я должна быть крайне деликатной в постановке вопросов. Мы договорились, что я прилечу через неделю после ее химиотерапии и что режим нашего общения будет щадящим. Первая часть договора выполнена.
Язык психологов мне дается туго. Обычное слово «перенос» в их лексике означает «бессознательное перемещение ранее пережитых чувств и отношений к одному лицу на другое». Мне, чтобы это понять, нужен пример. Скажем, я занималась с одной девочкой, и она рисовала принцесс в профиль с волосами до пола, потому что из‐за лишая ее коротко стригли; через двадцать лет ко мне пришла глухая девочка, которая рисовала точно таких же принцесс, но лишая у нее не было. Видимо, бессознательно я стала работать с глухой девочкой как с той, что была с лишаем, и ничего путного не вышло. Это и есть перенос. В общем, я мыслю образами, а Эрна — понятиями.
Что такое «аутоэротика»? Сережа не нашел ничего лучше, чем объяснить мне этот термин через спор Юнга с Фрейдом. Последний считал, что художник обладает инфантильно-аутоэротической личностью и посему его творение субъективно, а Юнг считал, что творец ни аутоэротичен, ни гетероэротичен, а сверхличен и даже бесчеловечен, ибо в своем качестве художника он есть свой труд, а не человек. Туманно… А Эрна понимала это в свои шестнадцать лет — это же ее рукой записано:
«Маленький ребенок аутоэротичен и сексуально чувствителен, не только в области гениталий, но и по всей поверхности тела. Мы находим в ребенке все известные виды „извращений“, которые в ходе его развития „фиксируются“. Например, аутоэротика, любовь к сестре-брату или родителям (т. е. инцест), со временем перестают связываться с половой сферой, равно как и любовь к животным, проходит отвращение к выделениям кала, мочи и телесным запахам (пот, сера в ушах, слизь и пр.). Однако в результате злокачественных неврозов и депрессий мочеиспускание в постели и мазание калом возвращаются… Аутоэротика как фиксация нарциссических неврозов…»
