Надо уйти и жить в одиночестве там, где никто не сможет приблизиться ко мне, тогда никто больше не заразится и не умрет…
Но что с Первым?
Первый сделал меня такой.
Если мы его найдем, я могу заразить его: сгореть — слишком легкая смерть для него. Заражу и стану смотреть, как он умирает — медленно, в мучениях.
Первый должен умереть; это важнее всего на свете, важнее чего угодно и кого угодно.
Вот когда он умрет, тогда я уйду, удалюсь от людей, чтобы они больше не заражались и не умирали.
Внимательно смотрю на Шэй: слышит ли она, о чем я думаю? Нет: она до сих пор погружена в себя, ошеломлена, плачет.
Отгораживаю от нее свои мысли. Шэй так близка к истине. Я должна быть уверена, что она не догадается. Ей не хочется, чтобы люди заболевали; если она узнает, что носитель я, то перестанет мне помогать. Но она такая умная, как мне помешать ей?
Она не может ясно мыслить, когда расстроена.
«Да, наверное, это ты! Вот почему военные из ПОНа пытались убить тебя. Должно быть, они узнали, что выжившие являются носителями».
Шэй вздрагивает.
— Но я не знала, — шепчет она.
«Это ты виновата в смерти Локи».
Шэй встает из-за компьютера. Она ходит по комнате, обхватив себя руками, словно пытается удержаться от чего-то.
«И моей мамы», — я слышу мысль, которую она не осмеливается произнести вслух.
«Что ты собираешься делать?»
— Не знаю, — отвечает Шэй. Она дрожит, обнимает плечи руками, а потом, минуту спустя, выпрямляется и говорит: — Знаю, я должна сдаться.
33
ШЭЙ
Пригревает солнце, но волна сегодня бойкая. Я сижу над обрывом на камне и смотрю, как далеко внизу она то бросается на берег, то отступает.
У моря тоже есть аура — изумрудно-зеленая, напоминающая волны. Она успокаивает мое внутреннее смятение и неразбериху в мыслях, похожую на клочья белой пены от разбивающейся о скалы волны.
Распахивается дверь. Слышу шаги за спиной.
— Вот ты где, — произносит Кай. Он опускается рядом на камень, касается пальцами моего подбородка. Поворачиваю лицо, целую его. Закрыв глаза, я чувствую ауру Кая, открытыми глазами вижу то, что раньше только чувствовала. Мой разум будто раскрывается, и то, что казалось сложным, становится простым.
Кай пытается отстраниться, но я обнимаю его за шею, притягиваю к себе и целую снова, и его сердце колотится, как мое, а в свечении ауры усиливается ярко-красный цвет. Я прерываю поцелуи и смотрю на свою ладонь: со мной то же самое.
Он берет меня за руку и держит.
— Шэй, перестань отвлекать меня и послушай.
— Ладно. Слушаю.
— Ты должна отпустить меня на авиабазу одного. Нам нельзя идти вдвоем. — Кай начинает подробно объяснять причины, но за ними скрывается только одно: он не хочет, чтобы со мной что-нибудь случилось. Вокруг него ярко сияет голубой цвет защиты, неотъемлемая часть его сущности.
Вот этот момент. Вот сейчас мне надо рассказать ему, что уже слишком поздно; это со мной уже случилось, и со всеми вокруг меня. Я носитель болезни и должна уйти.
Но я не могу рассказать ему то, что должна. Я знаю, кто он — вижу, как сияет его аура. Если он отпустит меня одну, то это нанесет ему глубочайшую рану, подобную той, какую он получил, не оказавшись способным спасти сестру. Мне придется принимать решение одной, без него.
— Все меняется, не так ли? — говорю я. — Я согласна, что идти может только один из нас. Если тот, кто пойдет… не вернется, то другой должен продолжить начатое, рассказать все людям и сделать все, что в его силах. Так что, пойдешь ты или я, мы можем больше не увидеться.
— Даже не думай об этом. — Кай сжимает мою руку.
— Что ж, договорились. Ты можешь идти. — В моей ауре появляется желто-зеленое свечение лжи, но ведь он не может этого видеть. Я опускаю глаза, потом отвожу взгляд. — Но сначала у нас будет ночь. Только наша. — Я снова поднимаю глаза и встречаюсь с ним взглядом.
— Только наша?
— Келли обещала, что уйдет.
Он разжимает ладонь, и его рука скользит по моему голому плечу. Я вздрагиваю. Мне очень хочется дотянуться, коснуться его изнутри вот так же нежно, как он касается моей кожи. Я вздыхаю.
— Что-то не так?
Кай ласково смотрит своими карими глазами, отливающими зеленью в лучах предвечернего солнца. Возможно, они видят больше, чем я думаю?
— Сложно объяснить.
— Попробуй.
— Ты прикасаешься ко мне, вот как сейчас, а я не могу прикоснуться к тебе. Я хочу сказать, не так, — поднимаю руку и глажу его по щеке, — а изнутри. Это как дополнительное чувство, которое я не могу использовать. Как если бы ты сказал: «Закрой глаза и никогда не смотри на меня. Убери свои руки и никогда не дотрагивайся до меня». Примерно то же самое.
— Меня пугает мысль, что ты — или кто угодно — залезет мне в голову.
— Это было бы удивительно. Дотрагиваться вот так. — Протягиваем руки, сплетаем пальцы. — И вот так, — говорю я и целую его, потом откидываю голову назад и улыбаюсь. — И внутри нашего сознания тоже, одновременно. Соприкасаться всеми чувствами сразу.
Всеми и навсегда. Но этого никогда не будет.
— Тогда я теряю контроль.
— Это не потеря; это сопереживание и даже больше. Ты должен довериться мне. — Изучаю его ауру и вижу кое-что еще. — Тебе не нравится контролировать себя не полностью, не так ли, Каи? Поэтому ты всегда останавливаешься? Почему мы никогда не заходим дальше поцелуев? — Чувствую, что на щеках выступает румянец, и Кай так смотрит, что голова идет крутом от желания и смущения. Почему мы говорим об этом, если нам нужно прощаться?
— Мне нелегко приходится, когда мы наедине, как сейчас, и ты вот так целуешь меня. Но тебе всего шестнадцать, Шэй. Ты через многое прошла.
— Мы оба прошли. — «И еще придется». — Ты больше не должен меня оберегать. — «Ты не сможешь».
Кай внимательно смотрит на меня, медленно кивает.
— Что, если сегодняшний день — все, что у нас осталось? — Он берет меня за руку, поднимает на ноги, целует и потом тянет за собой.
Каким-то чудом дохожу с ним до двери, хотя в голове такая сумятица, даже не верится, что я еще в состоянии переставлять ноги.
Поднимаемся в спальню, которую делили и не делили друг с другом. Не хотели спать порознь, но ложились на расстоянии вытянутой руки, соприкасаясь пальцами.
Он просто стоит и смотрит на
