меня, потом берет за руку и привлекает к себе, наклоняется и осторожно целует.
— Я доверяю тебе. И разрешаю, — говорит он, прижимая мою ладонь к своему виску.
Ты уверен?
— А ты?
Вместо ответа я снова и снова целую его, а потом, когда наши ауры темнеют, позволяю своему сознанию коснуться разума Кая.
Он понимает, что я тут, и он здесь, что мы раздельно и в то же время вместе, и на этот раз не отталкивает меня.
«Шэй?» — говорит он внутренним голосом, и его мысли сплетаются с моими.
«Да?»
«Ялюблю тебя».
Я ласкаю его изнутри и снаружи. Он в первый раз сказал эти слова. Здесь, в своих мыслях, он не может скрыть правду.
А я могу, но сейчас не стану:
«Я тоже тебя люблю».
Любовь, желание и стремление ко мне, и только ко мне, чисты, они сверкают и в его мыслях, и в его ауре. Соблазнительно, ах, как соблазнительно отдаться ему и сделать это прямо сейчас, но как я могу добавить к списку предательств еще и это?
Целую его. А потом, вместо того, чтобы отдаться любви, я обманываю его доверие и нарушаю свое обещание. Я успокаиваю Кая и погружаю в глубокий сон, как сирена, пообещавшая моряку любовь и направившая его лодку на гибельные скалы.
А после пишу ему письмо.
В нем я объясняю все. Что я носитель. Что все так и должно быть. Что ему нужно идти в пещеру, сесть на какое-нибудь судно, добраться до дома и сделать так, чтобы все узнали о причинах эпидемии и о том, как она распространяется.
Без меня.
Не знаю, поймет ли он; не знаю, возненавидит ли меня.
Надеюсь, нет.
В последний раз целую его, и он улыбается во сне. Кладу письмо на подушку — прочтет, когда проснется. Это случится скоро.
Останавливаюсь у двери, не в силах оторвать от него взгляда. Хочется удержать и сохранить в памяти хоть что-то — и как можно дольше, сколько бы мне ни осталось. Как вьются его кудри. Каким уязвимым становится во сне его лицо и выглядит от этого моложе; таким беззащитным его не часто увидишь. А я видела. Как при дыхании вздымается и опадает грудь.
Потом, спустившись по лестнице, я отгораживаюсь от мира непроницаемой стеной. Если Келли поблизости, то мне не хочется, чтобы она почувствовала меня и последовала за мной. Теперь, пережив воспоминания Келли о подземелье, я понимаю ее лучше: больше всего она ненавидит замкнутые помещения и неволю. Не могу позволить ей увязаться за мной; лучшее, на что я могу надеяться, когда власти узнают, что я носитель, — одиночное заключение. Кроме того, она должна быть со своим братом.
И я выхожу в ночь.
Иду быстро — продумала и запомнила дорогу заранее.
Странно, но я спокойна. Или просто в оцепе-нии?
Знаю — то, что я делаю, правильно. Кроме письма, оставленного Каю, я оставила на «Встряске» пост с объяснениями для Ионы. Мне нужно было сообщить ей, что выжившие являются носителями; что она должна рассказать об этом всем, кому может, на случай, если меня никто слушать не станет.
И что Локи умер по моей вине. Надеюсь, когда-нибудь она простит меня.
Быстро иду сквозь предрассветную мглу, и километры незаметно остаются за спиной. Вскоре встает солнце, и это даже несколько удивляет. Как может оно светить, если мое сердце разбито и с каждым шагом, отдаляющим меня от Кая, стонет все сильнее?
Я почти пришла; вдалеке вижу базу ВВС.
Теперь для каждого нового шага мне требуется усилие. Оцепенение прошло, сменившись страхом: я дрожу от ужаса, сотрясающего тело, подтачивающего решимость. Хочется сбежать и спрятаться.
У входа на авиабазу скучает часовой; он не в костюме биологической защиты. Раз они считают себя единственными представителями человечества на острове, то зачем им костюмы?
Он не очень бдителен. Мне приходится помахать руками, чтобы часовой заметил мое приближение. Кажется, он испугался, поняв, что тут еще кто-то есть.
Держу руки так, чтобы он их видел, и заставляю себя медленно идти вперед, в то время как мне отчаянно хочется убежать отсюда.
Оказавшись достаточно близко, чтобы он мог слышать меня, останавливаюсь и поднимаю над головой дрожащие руки.
Сначала часовой пребывает в нерешительности, потом оставляет свой пост и делает несколько шагов в мою сторону.
— Ближе не подходите! — кричу я. — Я — выжившая после абердинского гриппа. Я — носитель.
Он резко останавливается.
— И еще я знаю, чем вызвана эпидемия. Я хочу остановить ее. Позвольте мне помочь.
Часовой крепче сжимает в руках оружие.
«Пожалуйста, не стреляйте в меня, пожалуйста, не стреляйте в меня, пожалуйста, не стреляйте в меня…»
Мысленно твержу эти слова, как молитву.
34
КЕЛЛИ
Возвратившись на следующее утро, слышу наверху громкий треск. Несусь вверх по лестнице.
Кай баюкает свой кулак. На костяшках кровь, в стене дыра.
Он один, держит в руке письмо.
Где Шэй?
Обыскиваю весь дом, вылетаю наружу. Я найду ее, даже если мне придется прочесать весь остров.
Со скоростью, на которой я превращаюсь в размытое темное пятно, проношусь над побережьем, потом начинаю понемногу отдаляться от моря вглубь острова.
Обследую все, включая авиабазу, но ее нигде нет. Я не чувствую ее, не могу услышать.
Как такое возможно?
Я всегда чувствовала, где она, если мы находились не так далеко друг от друга; этот остров не настолько большой, чтобы я не смогла выследить ее.
Где же она?
Неужели обманула? Просила удалиться, чтобы они с Каем провели последнюю ночь вместе. Значит, дождалась, когда я уйду, усыпила Кая, чтобы никто из нас за ней не пошел, а потом отправилась сдаваться?
Лечу на базу ВВС, чтобы тщательнее обследовать ее. На входе часовой. Пролетаю мимо него и проверяю все помещения — казармы, комнаты для совещаний, столовую, склады — и мчусь на взлетную полосу. Здесь ангары, самолеты, техники заняты своими обязанностями. Шэй нигде нет.
Не ожидала, что так может случиться. Мне нужно быть с ней! Если она расскажет им все, наверняка они первым делом найдут Первого.
«Когда его найдут, я должна быть рядом!»
Охваченная ужасом, я понимаю: на самом деле все гораздо хуже. Без Шэй никто меня не услышит. Никто не сможет меня увидеть.
Называла себя другом, а сама обманула меня и бросила. Ведь Шэй знала, что без нее я все равно что в подземной ловушке. Невидимая. Неслышимая.
Одна.
Она лгала. Она вовсе не была мне другом.
Меня охватывает тоска, изнутри
