ужасное… Потом он крикнул: «Мамаша, стойте, свои!» Я говорю: «Бабушка, остановись, он говорит по-русски – человек, наверное!» А голос бы как из бочки, глухой такой. Бабушка остановилась… Он подошел… Бабушка спросила: «Ты кто? Откуда ты?». Он говорит: «Я на корабле». А она: «Какой корабль? Рядом и воды-то нет». А он говорит: «Я с неба»[572].
Похоже, Анна и Румия не слушали радио. Но буквы «СССР», написанные в последний момент краской на шлеме Гагарина сегодня утром, помогли, хотя его голос, звучавший как из бочки, вызывал тревогу. «Свои, товарищи, свои![573] – прокричал он. – Я друг![574]» На шпиона он, по крайней мере, не походил, но все же был очень странный. «Очень уж странно тот человек был одет, не по-нашему», – вспоминала Анна. Но потом Гагарин снял шлем, и Анна, как миллионы других людей чуть позже, была мгновенно завоевана.
Гляжу: человек улыбается. И до того душевная у него улыбка, что весь мой страх как рукой сняло.
– Мамаша, как бы мне до телефона добраться? – спрашивает человек.
– До телефона – пешком не близкий путь, – отвечаю. – До телефона лучше ехать, чем идти. Ты лошадь-то, сынок, запрячь сумеешь? – интересуюсь.
А он засмеялся:
– Сам, мамаша, не сумею, так вы подскажете!..[575]
Гагарин только что облетел вокруг света. Теперь ему нужна была лошадь с телегой. Тем, кто знаком с кадрами чуть более позднего возвращения на Землю космического корабля NASA – приводнения Mercury, Gemini или Apollo в 1960-х годах, – возвращение Гагарина кажется сюрреалистическим с русским колоритом. Вместо батареи телекамер, транслирующих это событие в прямом эфире на весь мир, вместо стоящих под парами военных кораблей и гигантских авианосцев, вместо стрекочущих вертолетов и прыгающих с них ныряльщиков, вместо безостановочных комментариев, передаваемых напрямую в реальном времени в Центр управления полетом здесь мы видим только Гагарина и Анну, ее внучку и ведро картошки. И никаких телефонов.
А телефон требовался срочно. Поскольку аварийный радиомаяк вместе с остальными вещами случайно оторвался при спуске, Гагарину нужно было как-то доложить о своем возвращении хоть кому-нибудь. Он приземлился довольно далеко от запланированного района, и никто из поисково-спасательной службы не имел понятия о том, где он в действительности сейчас находится. Как и врач-парашютист Виталий Волович, большинство поисково-спасательных групп базировались за 400 км от этого места, в Куйбышеве, поблизости от которого и должен был сесть Гагарин. Все они сейчас отчаянно пытались отыскать его на самолетах и вертолетах. Этим же занимался и майор Гассиев, который не имел никакого отношения к официальной поисково-спасательной службе, но тем не менее обшаривал местность в поисках человека в оранжевом скафандре.
Тем временем к небольшой компании Гагарина присоединились четверо – а может быть, даже шестеро – любопытных селян из местного колхоза[576]. В отличие от Анны, они слышали сообщение Левитана. Они провели ночь на пахоте и отдыхали на полевом стане, когда по радио передали новости. Даже на полевых станах в Советском Союзе были радиоточки – иногда радио в деревне появлялось раньше, чем тракторы. Как и все в этой местности, колхозники слышали гром в небе – словно «взрыв» – и видели, как оранжевого парашютиста сносило ветром к полю возле домика лесника, где жила Анна. Они побежали его искать. Все они были из колхоза в Узморье, но поле, где приземлился Гагарин, принадлежало соседнему колхозу в Смеловке. В результате две деревни до сегодняшних дней спорят, кому принадлежит честь встречи Гагарина на Земле.
Гагарин подошел к колхозникам. «Познакомился с ними, – сообщил он в своем секретном докладе. – Я им сказал, кто я». Люди были поражены. «Мы только что слушали про вас в новостях! – сказал один из них, тракторист Яков Лысенко. – Вы же должны сейчас быть над Африкой!»[577]
Он был жизнерадостный и счастливый… На нем был костюм парашютиста, или как там он называется. Он сказал: «Ребята, давайте знакомиться. Я первый в мире космонавт Юрий Алексеевич Гагарин». Он пожал всем руки. Я представился, а он сказал: «Ребята, не уходите. С минуту на минуту сюда прибудет начальство. Приедут на машинах, множество людей, а пока не уходите». Конечно, все потом забыли о нас. Они приехали на машине то ли из города, то ли из военной части, и сразу увезли его… Больше мы его не видели[578].
Машина приехала быстро, и это была машина Гассиева. Он выпрыгнул из нее вместе со своими людьми. Когда Гагарин назвал свое воинское звание, Гассиев перебил его – он был теперь майором, а не старшим лейтенантом. Все это сказали по радио. «Я покраснел от смущения»[579], – говорил Гагарин позже. Затем он попробовал официально доложить, но Гассиев обнял его и поцеловал. У Савченко с собой был фотоаппарат, но «эмоциональное потрясение»[580] оказалось для него слишком сильным, и он забыл сделать снимок. Все вдруг начали обниматься и целоваться. Но Гагарину все же нужно было добраться до телефона. Гассиев запихнул его в машину, и они укатили, оставив Анну, Румию и колхозников растерянно стоять на поле. Вся эта сцена, с момента приземления Гагарина и до его отъезда с Гассиевым, продолжалась приблизительно 15 минут.
По требованию Гагарина одна из двух машин Гассиева была отправлена с несколькими солдатами для охраны места приземления спускаемого аппарата в двух километрах от этого места. Сам Гагарин туда не поехал. Формально он по-прежнему не должен был раскрывать подробности своего задания, и никто не должен был у него ни о чем спрашивать. Но все были слишком возбуждены и в машине буквально засыпали его вопросами. Когда они добрались до части ПВО, все солдаты высыпали во двор – всем хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на человека, о котором только что рассказывали по радио. К этому моменту Гагарин начал вести себя довольно странно, что и отметил Савченко:
Не знаю, как действительно себя чувствовал Юрий Гагарин, но вел он себя не совсем адекватно. То был скованным, ушедшим в себя, то вдруг начинал без видимого повода громко и неудержимо смеяться. Видимо, все никак не мог поверить, что вернулся живым и невредимым, что находится на Земле среди людей[581].
Наконец он получил возможность сделать телефонный звонок. Через командный пункт полка Гагарина связали с генерал-майором Юрием Вовком, командиром корпуса ПВО в Куйбышеве. Его рапорт Вовку был кратким и четким: «Старший лейтенант Гагарин. Приземлился благополучно. Ушибов и травм не имею». После этого космонавта спросили, не хочет ли он есть, но Гагарин отказался и сказал, что хочет только чаю, как можно более горячего и крепкого. Ему помогли снять скафандр, и он остался в голубом термобелье на молнии. В секретном докладе он делает на этом акцент: «В оранжевой и серой оболочке и в гермошлеме я не фотографировался». В этом месте буквально ощущается одобрительный кивок КГБ. Секреты советского скафандра остались в безопасности, но Гагарина с этого момента стали фотографировать практически во всех мыслимых ракурсах.
Выпить чаю ему так и не удалось. Он оказался в центре всеобщего внимания. Стоило ему выйти наружу, как его окружила толпа, и каждый хотел прикоснуться к нему, обнять и поцеловать. Савченко отщелкал целую пленку – это были первые фотографии Гагарина после возвращения из космоса. Другие последовали его примеру. Очень малая часть из этих первых снимков стала доступной советской публике в то время. Они спонтанны и слишком реалистичны – волосы Гагарина всклокочены и спадают на вспотевший лоб; у него утомленное лицо; смеясь, он закидывает назад голову; а вот он сжимает в объятиях какую-то старушку во внезапном порыве. На них нет той отрепетированной триумфальной позы советского героя, которая появилась позже. Гассиев даже привел своего шестилетнего сына Сашу и попросил Гагарина подержать его на руках в центре одного из групповых снимков в окружении примерно полусотни улыбающихся солдат.
Эта импровизированная фотосессия продолжалась минут, может быть, 40. Вообще, после приземления Гагарина время несколько размыто, как, впрочем, и события. Воспоминания очевидцев часто противоречат друг другу, истории приукрашиваются, меняясь иногда с каждым пересказом. Возникает ощущение, что
