на наших глазах рождается новый русский миф – или, скорее, множество мифов, подобно вариантам Священного Писания, – только в этот раз речь идет о человеке, спустившемся с небес, а не наоборот. Картина осложняется полуправдой, а то и откровенной ложью, которую советские новостные агентства породили в последующие дни – не говоря уже о последующих десятилетиях. Ложные сообщения тоже часто противоречивы, что неизбежно в государстве, одержимом секретами. Историку приходится очень осторожно выбирать свой путь. Но есть определенные маркеры, которые выделяются и напоминают маяки в тумане, есть моменты, которые представляются истинными.
Одно из таких событий произошло непосредственно перед тем, как Гагарин наконец покинул военную часть. Прощаясь, Гассиев передал Гагарину свою фуражку в качестве сувенира. Но Гагарину нечем было ответить. Тогда Гассиев вынул из кармана свой партбилет и вручил его Гагарину вместе с авторучкой. На этом партбилете Гагарин и оставил свой первый после космического полета автограф. «Верь, майор, я тебя найду!»[582] – пошутил Гагарин, возвращая билет владельцу. Затем оба они запрыгнули в машину и направились к «Востоку», который по-прежнему лежал на месте посадки. Скафандр находился в багажнике, где никто не мог его видеть.
По пути они увидели вертолет. Это была одна из групп, занятых поисками Гагарина. По одной версии этой истории, пилот вертолета уже заметил оранжевый парашют на поле Анны Тахтаровой. Он сразу же сел и услышал от Анны и трактористов, что Гагарин здесь был, но уехал – а куда, они не могли сказать, поскольку местонахождение ракетного дивизиона было секретным. Пилот снова поднял вертолет и начал летать кругами, отчаянно пытаясь обнаружить Гагарина, пока по чистой случайности не заметил человека, который бешено махал ему у машины Гассиева и который в конечном итоге оказался самим Гагариным.
Перед этой историей практически невозможно устоять, она достойна комедии положений[583] эпохи немого кино, как сказал один историк, – но, как ни печально, ничего подобного почти наверняка не было. Скорее всего, пилот вертолета направлялся именно в дивизион ПВО, когда его остановил своими сигналами Гагарин, поскольку после телефонного доклада космонавта его местонахождение было известно. Так или иначе, Гагарин забрался в вертолет, где его встретил очередной раунд грубоватых объятий и поцелуев. Потом вертолет, судя по рассказу Гассиева, перелетел к «Востоку», где уже толпились сотни любопытных, и, возможно, даже ненадолго сел, но Гагарин из вертолета не выходил. Вместо этого его доставили за 30 км в Энгельс, на ближайший военный аэродром. Предполагалось сделать там остановку и дождаться транспортного самолета, который перевезет Гагарина в Куйбышев, где он должен был провести следующие двое суток с Королевым и остальными космонавтами. Так была упущена возможность для фотографирования: мы никогда не увидим Гагарина стоящим рядом с обожженным и побитым шаром, в котором он только что облетел вокруг света. А в скором времени в мир была запущена выдумка о том, что космонавт приземлился в спускаемом аппарате.
На космодроме ситуация развивалась быстро. Как только доклад о том, что Гагарин благополучно приземлился, достиг командного пункта, все, по словам Марка Галлая, «взорвались – буквально взорвались – криками»[584].
Разобрать, кто что кричал, было трудно. Кое-где пробивалось «Ура!», но все прочие слова терялись в общем гуле. Наверное, по числу децибел этот гул ненамного уступал шуму стартующей ракеты-носителя. Ну а сила душевных переживаний человеческих – какими децибелами измерить ее?
Королеву не терпелось добраться до места приземления «Востока», которое находилось от них в 1500 км к северу, прежде чем лететь еще дальше на север, в Куйбышев, чтобы к вечеру встретиться там с Гагариным. Но это была Россия – или, по крайней мере, ее кусочек, перенесенный в Советский Казахстан. Нужно было соблюдать традиции. Как вспоминает Галлай, откуда-то чудесным образом появилась бутылка шампанского.
После первого тоста – «За успех!» – Сергей Павлович, выпив шампанское, с размаху хлопнул свой красивый хрустальный бокал о пол – отдал дань старинному обычаю. Во все стороны веером полетели звонкие блестящие осколки, и многие присутствующие уж было размахнулись, чтобы последовать эффектному примеру главного конструктора, но были упреждены торопливой репликой одного из руководителей космодромного хозяйства:
– Главному конструктору можно, но нам, товарищи, не надо!..[585]
После изматывающего напряжения Королева вдруг захлестнула энергия. Наверное, он вновь нашел минуту позвонить Хрущеву, который в Пицунде все еще с тревогой ждал звонка, но записей об этом нет. Через несколько минут после доклада о приземлении Гагарина он уже сгонял своих ключевых сотрудников, главных инженеров и членов государственной комиссии, приказывая им поспешить на аэродром. Затем он и сам сорвался туда. Королев вновь оказался в своей стихии, все страхи были забыты – он всегда любил действовать быстро. Галлаю, как и Олегу Ивановскому, было приказано сопровождать его.
Кто-то вышел из гостиницы с листком бумаги в руках. Что-то стал выкрикивать.
Прислушался: одна… другая… третья… Феоктистов… Галлай… моя фамилия…
– Срочно собирайтесь! Сергей Павлович приказал через 10 минут быть в машине. Выезжаете на аэродром…
Схватив первое, что попалось под руку, сунул в чемоданчик – и бегом!
Степные километры летели с сумасшедшей скоростью. Наш газик, подпрыгивая на стыках бетонных плит, словно тише и бежать не мог. Въехали на аэродром. Наш заводский Ил-14 уже прогревал моторы. Взлетели[586].
Праздничное настроение царило и на борту. Королев и все его ракетные конструкторы вели себя, как писал Ивановский, «словно студенты-первокурсники после успешно сданного экзамена. Только что не в пляс!». Королев постоянно шутил и сам смеялся до слез. Он говорил о будущих космических полетах, о том, что Титов следующий и что остальные – «славные ребята», о том, что когда-нибудь на орбите будет постоянная космическая станция. До посадки оставалось еще четыре часа, и Галлай решил, что самое разумное, что можно сейчас сделать, – это поспать. К тому же он сильно в этом нуждался.
Их самолет в небе был не единственным, где праздновали. Каманин и остальные пятеро космонавтов тоже покинули космодром, но на пару часов раньше. Они выехали на аэродром, как только Гагарин вышел на орбиту, и собирались встретить его вскоре после посадки. Как и все остальные поисково-спасательные группы, их самолет направлялся в неверный район посадки, когда пилот получил сообщение, что Гагарин благополучно приземлился. Каманин записал реакцию на эти слова в своем дневнике:
После этого радостного сообщения все (в самолете нас было 10 человек) начали целоваться, плясать, а Василий Васильевич Парин достал заветную бутылку коньяка. Я посоветовал распить ее при встрече с Юрой…
Они взяли курс на Куйбышев. На борту танцевали и спали, но лететь было еще долго. Они все встретились там вечером на даче на берегу Волги, принадлежавшей местным партийным властям, – Каманин и космонавты из этого самолета, Королев и его команда из другого. И разумеется, сам Гагарин. Вот тогда-то бутылка коньяка, несомненно, была открыта.
Четырнадцатилетняя племянница Гагарина Тамара Филатова, дочь Зои, бóльшую часть последних двух часов в своей школе в Гжатске просто проплакала. Когда утром учитель объявил классу поразительную новость, что ее родной дядя Юра находится в космосе, она не знала, что и думать, и представляла себе космос как эдакую бездну[587], откуда человек вряд ли может вернуться. Тамара обожала своего дядю – он был веселый, красивый и щедрый. Когда она была маленькой, он, тогда уже студент, купил ей дорогой велосипед – а теперь, кто знает, может его уже нет в живых. Где-то в обед учитель подошел к ней и спросил, почему она плачет, и сказал, что ее дядя благополучно приземлился. Об этом только что сообщили в новостях.
Левитан прочел соответствующее сообщение ТАСС в 12:25 – через 92 минуты после того, как Гагарин опустился на парашюте на вспаханное поле. Учитель Тамары сказал ей, что занятия в школе сегодня прекращаются, а она должна пойти прямо домой. Тамаре не нужно было повторять дважды,
