она сразу же бросилась домой. Но дом, когда она туда прибежала, был почти неузнаваем. У ворот теснились большие машины – «Волги», «чайки», ЗИЛы. Мало того, где-то над головой стрекотали вертолеты. У входной двери собралась целая толпа, в которой почти не было знакомых, и ей пришлось проталкиваться, чтобы попасть внутрь. А внутри было еще хуже. В четыре небольшие комнатки набилось не меньше 20 человек, среди которых было несколько друзей и соседей, но основную массу составляли партийные чиновники и репортеры-газетчики. Все они столпились вокруг ее матери Зои, ее дяди Валентина и маленького братика Юры и засыпали их вопросами. Каким-то образом они умудрились установить в доме, где сроду не было телефона, целых три аппарата, и все они безостановочно звонили. Шум был «ужасный», и с каждой минутой становился все сильнее. Некоторые репортеры даже пытались залезть в дом через окна.
А потом в этом шуме и беспорядке появился дедушка Алексей. Валентин увидел, как он входит в дверь.
Он застыл на пороге, ослепленный вспышками фотокамер, растерявшийся, беспомощный. А когда фотокорреспонденты растратили весь запас пленки, к отцу бросились другие, из журналистского корпуса – с блокнотами и автоматическими карандашами в руках, с портативными магнитофонами.
На все вопросы отец, совершенно сбитый с толку, непривычный к такому скоплению народа, твердил одно и то же:
– Спасибо, спасибо вам. Я всех детей в уважении к работе старался воспитать[588].
Он был полностью измотан. Путь назад из Клушино выдался непростым: сначала лошадь, потом трактор по болотистым полям и, наконец, официальный автомобиль. Он прибыл домой с топором и ящиком с инструментами, точно так же как уходил несколько часов назад, этим утром, но все остальное уже было иным. Да еще репортеры ни за что не хотели оставить его самого и его семью в покое. Они без конца просили фотографии Юры – малышом, ребенком, студентом, молодым офицером ВВС. Причем не только просили, но и брали сами – они утащили из дома чуть ли не все фотографии Юрия, которые висели в рамках на стенах или лежали в альбомах.
Ни одну из этих фотографий потом не вернули. Юра больше не был просто сыном Алексея, братом Зои или любимым дядей Тамары. Он стал собственностью государства. Он был сыном советского народа – и скоро должен был превратиться в икону. И все же, стоя в маленькой общей комнате среди возбужденных, говорливых и приставучих незнакомцев, Тамара не могла не ощущать восторга от всего этого. «Моя душа пела, – вспоминала она позже, – хотя я совершенно не понимала, что на самом деле сделал мой дядя».
Анна все еще ехала в поезде, когда Левитан сообщил по радио новость о благополучном возвращении ее сына на родную землю. Когда поезд подъехал к перрону Белорусского вокзала в Москве, она увидела на площади у вокзала громадную толпу. Все кричали и смеялись: «Он приземлился! Он сел! Ура!»[589] Атмосфера, вспоминала она, была «как на празднике». Затем она услышала, как люди скандируют имя ее сына.
Она расплакалась и спустилась в метро. К ней подошла какая-то сердобольная женщина и спросила, не нужно ли помочь. Вот как она описала это в своих воспоминаниях.
– Бабушка, что с вами? У вас горе?
Я улыбнулась – у самой слезы рекой льются – и говорю:
– У меня радость!
Женщина засмеялась.
– У меня тоже. Знаете, человек поднялся в космос! Знаете?
– Знаю, – киваю, – знаю.
А она все говорит:
– Его зовут Юрий Гагарин. Запомните!
– Запомню, милая, запомню…
Она доехала на электричке до платформы Чкаловская, прошла к дому Валентины и поднялась на пятый этаж. Лестница все еще была забита народом, в квартире тоже было полно людей. Там были фотографы, репортеры из «Правды», друзья, соседи, жены космонавтов – и сама Валя. Она выглядела опустошенной и очень уставшей. Какой-то военный просил всех уйти: «Товарищи, мы просим вас, пожалуйста, дайте семье Юрия Гагарина отдохнуть!» Дети – маленькая Елена и новорожденная Галина – плакали. Шум и множество незнакомых людей пугали их. Анна подошла прямо к ним и успокоила девочек. Затем уложила их спать. «Вале необходимо было передохнуть», – написала она позже. В конце концов, ради этого она и приехала.
34
Триумф и поражение
12 АПРЕЛЯ 1961 ГОДА, 12:30
Военный аэродром в Энгельсе
Саратовская область, СССР
Гагарин даже не подозревал, какой прием ждет его в Энгельсе, где вертолет сел после короткого перелета. Каким бы ошеломляющим ни был прием в ракетной части майора Гассиева полчаса назад, здесь все имело совершенно иной масштаб. Новости о его скором прибытии на аэродром разнеслись по городу, и к воротам уже начали прибывать толпы людей. Никто не мог понять, каким образом весь Энгельс вдруг узнал, что Гагарин здесь, какое сарафанное радио разнесло весть о его приезде по городу, да еще так быстро. Но это произошло, и массы людей собрались, чтобы поприветствовать его, чтобы помахать ему и сорвать голос в крике, как только дверь вертолета открылась. Гагарин шагнул в это людское море и, по его собственным словам, «прослезился»[590].
Меньше двух часов назад он был один в космосе и смотрел вниз на Землю, а теперь он вновь стоял на ней, но ничто уже не было прежним. Стрелки на часах показывали чуть больше полудня, но физическая и психологическая дистанция, которую ему пришлось преодолеть за несколько часов после завтрака, была уникальной и невообразимой. Толпа теснилась вокруг него, а он чувствовал «наплыв чувств». Какой-то генерал вложил ему в руки поздравительную телеграмму. Она оказалась от самого Хрущева. Для Гагарина расчистили проход в здание штаба. Он поднялся на второй этаж и ненадолго рухнул в кресло. Кто-то снял его сидящим там. На фотографии Гагарин сидит, уставившись в пространство застывшим взглядом, как солдат, только что вернувшийся из боя. Эту фотографию власти публиковать не разрешили.
Представители властей не оставляли Гагарина в покое. Они толпились вокруг него с выражением «радости, изумления и восторга»[591] на лицах, как вспоминал врач-парашютист Виталий Волович. Сам Волович прилетел на самолете за несколько минут до появления остальных, чтобы провести первый послеполетный медосмотр Гагарина, но ему оказалось трудно даже приступить к делу. Сначала двое мужчин «обнялись и поцеловались» – объятиям и поцелуям в тот день не было конца, – а затем генерал-полковник Агальцов, заместитель главкома советскими Военно-воздушными силами,
буквально ворвался к нам в комнату, подошел к Юре, обнял его и сказал: «Ну, майор, мои поздравления!» Юра сказал: «Я не майор». Генерал ответил: «Тебе присвоено внеочередное звание!»
Так новое звание Гагарина, которое первым упомянул майор Гассиев, получило официальное подтверждение. Волович открыл свой чемоданчик, чтобы начать осмотр, но Гагарина позвали к телефону. Теперь с ним хотел поговорить начальник Агальцова, главнокомандующий ВВС маршал Константин Вершинин, который поздравил его и тоже подтвердил новое звание. Гагарин поблагодарил, и на этом разговор завершился. Волович снова попытался провести медосмотр, но Гагарина опять потребовали к телефону. На этот раз звонил Леонид Брежнев, председатель Президиума Верховного Совета и один из самых могущественных людей в СССР. Гагарин доложил, что полет прошел успешно и он чувствует себя хорошо. Брежнев поздравил его. Гагарин положил трубку. Волович попытался начать осмотр в третий раз, но Гагарина снова вызвали. Была установлена радиотелефонная связь между Энгельсом и Пицундой. Никита Хрущев тоже хотел с ним поговорить.
Запись этого звонка сохранилась. Кроме того, он был заснят на кино- и фотопленку. Гагарин разговаривал с советским премьером стоя по стойке смирно. Как и все остальные, Хрущев осыпал его поздравлениями. «Вы сделали себя бессмертным человеком, – сказал он. – Своим подвигом вы прославили нашу Родину!»[592] Премьер задал несколько вопросов о том, что Гагарин видел из космоса. «Я видел Землю с большой высоты», – сказал космонавт поясняюще, как будто Хрущев нуждался в подобных пояснениях. Затем премьер перешел к более насущным вопросам.
– Буду рад встретиться с вами в Москве, – сказал он. – Мы
